- Да, - задумчиво ответил директор, - у меня тоже такое чувство, что ребята что-то скрывают от нас. Сказали, но не всё. Вы не ошибаетесь. Но что тут могло бы быть?
- Надо, чтобы они сказали. Я не знаю, в чем тут дело, но на собрании мы еще поговорим. Только сначала я скажу несколько слов Башмачному. Мне кажется, что на собрании он будет отпираться.
- Слова вожатого о том, что Кукобе может грозить исключение, взволновали Олега. За что же исключат Кукобу? Во всей этой истории, без сомнения, виноват только он один. Но как ему рассказать обо всем? Как сделать, чтоб не упомянуть о записке буквально ни одним словом? Он же обещал Кукобе не говорить об этом. Честное пионерское слово давал. А слову изменить он не может.
И, так ничего не решив, Олег стал ждать собрания.
С таким же тяжелым чувством ждал собрания и Сашко Чайка. Он видел, что Галине хочется поговорить с ним. Но о чем им говорить? Ему не нужно никаких оправданий. Он ничего не хочет об этом слушать. Он повернулся к Гале спиной и исчез в толпе товарищей.
Правда, Сашко, может быть, не так переживал бы все это, если бы сообщником Галины был не Олег, а кто-нибудь другой. Но ведь Галина знала сама, как издевался всегда Олег над Сашком и над его стихами, как старался он всегда унизить и задеть Чайку. Вспомнилась мальчику и та драка, когда он, Сашко, очутился на полу, притиснутый коленками Олега. Все вспомнилось! А ведь тогда и сама Галина не очень-то ласково говорила об Олеге.
И вот – извольте! Этот самый Башмачный, враг Сашка и его стихов, получает от Галины ни за что, ни про что ее собственную тетрадку!
В тот день Сашко был молчалив и насуплен. Он вдруг понял, что больше никогда, никогда не будет дружить с Галиной. И так стало жаль ему этих чудесных вечеров за чтением любимых писателей, этих часов, когда они вместе готовили уроки, Помогали друг другу! Не вернутся эти вечера, никогда больше не вернутся!
Невесело начался сбор пионерского отряда. Тихо садились ребята за парты. Максим за столом пересматривал какие-то бумаги, о чем-то тихо говорил со звеньевыми.
Собрание началось. Выступил Максим и предложил с самого начала выслушать Башмачного. Олег вышел к столу. Его спокойствие удивило всех. Чувствовалось сразу, что мальчик принял какое-то определенное и твердое решение.
- Я все расскажу, - заявил Олег. - Во всем виноват я. Кукоба тут ни при чем.
Галина удивленно подняла голову. Она не ожидала такого решительного заявления от Олега. А Башмачный продолжал:
- С моей стороны это было не очень-то хорошо. Я отнял у Кукобы записку и пригрозил прочесть перед всем классом... если Кукоба не даст мне списать.
- Что за записка? Какая записка? - крикнули несколько голосов.
- Нет, не записка, а так... письмо... Письмо, которое Кукоба написала своей матери, - выговорил Башмачный.
Но в ту же минуту рядом с Олегом очутилась Галина.
- Нет, это была записка, - прозвенел ее голос. -Я написала ее Сашку Чайке, с которым дружу. Я не хотела, чтобы кто-нибудь знал ее содержание, и, когда Олег пригрозил мне, я испугалась и дала ему списать...
- А какое содержание Какое содержание? - послышались снова голоса.
- Я думаю, что это не имеет значения, вмешался Максим. - Конечно, каждому было бы неприятно, если бы его записку читали перед всем классом. Дело теперь ясное.
- Мне было стыдно, - продолжала Галина, - что я... я написала эту записку на уроке.
- Дело ясное, - повторил вожатый Максим.
- А чего было стыдиться? - крикнул с места Яша Дереза. - Разве дружить стыдно?
- А писать на уроках - тоже не стыдно? откликнулся Нагорный.
- Это дело другое.
Ребята начали высказываться, и Башмачный с удивлением заметил, что никто ни одним словом не говорит об исключении. Во подчеркивали недопустимость поступка, но тут же говорили о раскаянии Кукобы и Башмачного и высказывали предположение, что больше это уже не повторится. Хотя, конечно, одного раскаяния мало. Надо, чтобы Башмачный свое задание по литературе сдал на «отлично».
Один Нагорный был недоволен такими высказываниями и настаивал на том, чтобы Кукобу лишили звания звеньевой.
- Не может быть звеньевой пионерка, позволившая списывать свои работы, - шумел он.
