Три года тщетных надежд и ожиданий притупили неуверенность и страх. Кажется, я уже сюда как на службу шла, исполняя свой долг. И каждый раз по возвращении во мне по кусочку умирала надежда на личное счастье. Папа все видел, но чем он мог помочь? Мама в прошлом году тоже узнала о цели моих отлучек. В первый момент ругалась и орала как оглашенная, а потом, словно сдувшись, резко успокоилась и неожиданно… расплакалась. Потом мы втроем сидели обнявшись, и я впервые за много лет чувствовала нас полноценной семьей. Если завтра я снова ни с чем вернусь домой, уверена, мама прикроет меня перед Реганой Шмель. Хоть это радует.
Держась за ветку одной рукой, я от нечего делать свесила ногу и поболтала ею. Потом, дотянувшись до воды, погрузила туда ладонь и лениво наблюдала за расходящимися кругами. Вообще, удивительно смотреть в пруд и видеть не илистое дно и рыбок, а залитый солнцем берег и одинокий, забытый всеми, мосток в никуда.
На «моей» ветке поселилась осиная семья, свила гнездо, вокруг которого постоянно туда-обратно сновали маленькие труженицы. С ними пришлось отдельно договариваться еще в первый раз, мол, я здесь просто лежу и ничем не угрожаю их дому. Пьянящие ароматы трав, цветов и нагретой солнцем земли витали в воздухе, способствуя покою и умиротворению на лоне природы. Недолго сопротивляясь, я задремала под мерный шелест листьев на легком ветерке и жужжание ос…
Проснулась резко, словно от маминого «волшебного» пенделя. Рефлекторно схватившись за ветку, открыла глаза и замерла, прислушиваясь и приглядываясь.
А разбудил меня, как выяснилось, женский плач, сопровождаемый тихими ругательствами.
Затаив дыхание, я наблюдала за высокой, как и большинство феид, девушкой. Разворот плеч не такой широкий, как у моих сородичей, но все же сразу видно — сильная, развитая. Кожа у незнакомки была очень смуглая, по сравнению с белокожими феидами и теми же эльфами — даже чересчур, но это ее не портило. Над головой угрожающе торчали острые пики сложенных на спине крыльев — кожистых, как у летучих мышей. Черты лица — правильные, но не смазливые, как у меня. Черные косы уложены короной на темени, а на лбу торчат небольшие рожки, непроизвольно вызвавшие у меня тихий вздох удивления. Одежда — мужская: широкие шаровары и жилет.
Незнакомка на том берегу как-то потерянно осмотрела окружающий пейзаж, словно не поняла, куда попала, затем, стиснув кулаки, опять зарыдала. Причем плакала не так, как мужчинки… или я — если уж быть честной с самой собой, — а как настоящая женщина: зло, скупо. Но от этого ее страдания не меньше выворачивали мою душу.
Женщина принадлежала к неизвестной мне расе, и потому стало еще любопытнее узнать ее поближе. Ведь можно было с уверенностью сказать, что она своей жизнью недовольна. И несмотря на невольное сочувствие к чужачке, во мне проснулась дремавшая, пока еще робкая надежда на изменения в собственной жизни.
Задрав голову и закрыв глаза, незнакомка подставила лицо лучам солнца, какое-то время шумно дышала, потом сквозь зубы прорычала глухим убитым голосом:
— Ну за что? За что меня так наказывать?
Я не знала, как прервать стенания и привлечь внимание к себе.
Опустив плечи, девица зло и резко вытерла слезы, затем, схватив палку, начала колотить по стволу ближайшего дерева. В первый момент я в полном изумлении рассматривала ее… хвост, а потом возмущенно завопила:
— Ты что — очумела? Дерево бить! Ему же больно!
Незнакомка застыла с палкой в замахе и медленно настороженно осмотрелась.
— На мостик встань и в воду загляни… — уже весело посоветовала я.
Девушка, зыркая по сторонам черными глазами, все же выполнила мою почти просьбу и, подойдя к мосткам, попробовала их на прочность. Доски хоть и заскрипели, прогнувшись под ее, видимо, не малым весом, но выдержали. Добравшись до края, она взглянула на воду. Я улыбнулась и помахала ей ладонью.
— Привет! Меня зовут Лютерция! А тебя?
Теперь пришел черед незнакомки, открыв рот, разглядывать «отражающуюся в воде» меня на фоне пейзажа. Она судорожно вздохнула, недоверчиво осмотрела окружающее пространство, а потом вновь вернула свое внимание мне.
