– Сэйди? Будь добра, отыщи мне сержанта – того, который должен исполнять у нас роль военной полиции. – Подобная нужда не возникала уже два года, и припомнить фамилию сержанта с ходу комендант Норманди попросту не сумела. – Пусть явится ко мне в кабинет, и без промедления. – В самый первый раз с тех пор, как она приняла командование базой, Клер искренне порадовалась, что среди её подчинённых есть человек, обладающий квалификацией подобного рода.
Не прошло и двух минут, как перед ней уже стоял сержант – плотный, мускулистый мужчина.
– Мэм?
– Я хочу, чтобы вы взяли двух-трёх надёжных людей – лучше всего крепких мужчин – и задержали курсанта Кристофера Гавота. Обыщите его самым тщательным образом и поместите в карцер. Никаких отсрочек ни под каким видом, сопроводите его прямиком в карцер, где бы он ни находился. Никаких разговоров. Все вопросы адресуйте ко мне; некоторое время спустя я зайду его навестить.
– Есть, мэм.
– И ещё одно, сержант. Проявляйте предельную осмотрительность, ради своей же собственной безопасности; мы располагаем надёжными сведениями о том, что он представляет серьёзную угрозу.
Внимательное выражение лица сержанта слегка переменилось. Но он знал, что задавать вопросы не время и не место, а выбить его из колеи было не так-то просто.
– Есть, мэм.
Как только он удалился, комендант подумала: «После надо будет позаботиться о бывшем шефе мистере Гильденстерне. Это ему просто так с рук не сойдёт. Но только после».
Поиск в сверхсекретных архивах разведки – куда более детальных, чем общеисторическая база данных – выявили тот факт, что в одном или двух перехваченных посланиях берсеркеры поминали Гавота. Никто так и не узнал, почему врагам понадобилось его имя или как его узнали. В список подозреваемых в доброжильской деятельности он не попал. Имя его встречалось, но сообщения были зашифрованы каким-то особым кодом – то ли новым, то ли специальным, то ли не поддающимся взлому.
Как только имя Гавота всплыло, служба безопасности наверняка прониклась бы желанием подробнейшим образом выяснить у него, как оно попало в список – не объясняя ему, откуда взялся подобный список. Но так уж получилось, что служба безопасности где-то далеко, на иных планетах, и коменданту придётся обождать.
Комендант Норманди беседовала с Сэйди, потому что хотела побеседовать хоть с кем-нибудь:
– Берсеркеры присваивают кодовые имена некоторым из наших вождей и обмениваются сведениями о них, обсуждают их в каком-то смысле, и наверняка оценивают их результативность в баллах, точь-в-точь, как мы оцениваем эффективность их полководцев. Очевидно, они держат досье на довольно значительное количество человеческих индивидуумов, и не только на полководцев. Мы даже не догадываемся, за что некоторые из них попадают в список особо интересных персон.
Практика научила Сэйди быть благодарным слушателем.
– Надо полагать, их общие списки включают в себя имена доброжилов. Их союзников, а также наиболее важных из их врагов.
– Надо полагать. К сожалению, в большинстве случаев совершенно невозможно выяснить, что именно они говорят друг другу о каждом их упомянутых индивидуумов, или в какую категорию он попадает. Но имена зачастую проходят открытым текстом. Кстати, служба безопасности совершенно права в своих умозаключениях. Нет ни малейших оснований полагать, что Гавот, несмотря на… э… весьма очевидные изъяны психики, является или когда-либо являлся доброжилом. У командора Принсепа не было видимых причин подтасовывать факты в его послужном списке. Похоже, он – Гавот – считает всё это исключительно увлекательной игрой.
Единственными помещениями для содержания заключенных на базе были два карцера, расположенные стена к стене на среднем подземном ярусе, и, насколько было известно коменданту, ещё ни разу не использовавшиеся по прямому предназначению.
Сам заключённый, когда наконец предстал перед комендантом Норманди, стоявшей по ту сторону статглассовой двери его камеры, признался, что провёл в больнице около года, но утверждал, что пережитое морально укрепило его. Заявлял, будто постиг, насколько драгоценна жизнь.
