— Вы ошибаетесь. Мы еще не приняли окончательного…
— Что я могу сделать? — взмолился Мохаммед. — Я готов на все. Прошу вас. Пожалуйста. Вы не можете отказать нам.
— Извините. Мне очень жаль. — Доктор вежливо улыбнулся, показывая, что разговор окончен.
Мохаммед не понимал незадачливых самоубийц, тех, кто идет на крайние меры в отчаянной попытке обратить на себя внимание, чьи действия — последний призыв о помощи. Но в этот момент прозрения он вдруг понял, что в некоторых случаях человек не может обойтись без некоего акта демонстрации мощи обуревающих его чувств. Он просто не мог предстать перед Hyp и Лайлой с этим известием. Поэтому он взял профессора Рафаи за грудки, оторвал от пола и впечатал в стену кабинета.
Поездка в Сиву не помогла Гейл подготовиться к встрече с самим оазисом. Сначала они ехали по равнинному, местами поросшему кустарником и местами густо застроенному побережью Средиземного моря, потом повернули на юг и продолжили путь через утомительно однообразную пустыню, где глазу лишь изредка попадались станции техобслуживания да стада диких верблюдов. И так долгих семь часов. Но потом они въехали на холм, и безрадостная пустота внезапно сменилась поблескивающими соляными озерами и серебристо-зелеными садами. Они выкатили на рыночную площадь Сивы как раз в тот момент, когда муэдзин созывал правоверных на молитву, а солнце спряталось за лиловыми руинами крепости Шали. Гейл опустила стекло и глубоко вдохнула. Настроение мгновенно улучшилось. Улицы здесь были широкие, просторные и пыльные. Пара грузовичков и несколько легковушек не портили картины. Люди передвигались пешком, на велосипедах или запряженных ослами повозках. Восхитительная тишина, покой и атмосфера согласия, умиротворения и общей расслабленности — какой контраст с шумной, бурлящей Александрией. Сива и впрямь была концом пути. Дальше — ничего, лишь необъятное песчаное море. Оазис существовал исключительно ради себя самого.
Они сняли комнаты в небольшом отеле, расположившемся посреди финиковой рощицы. Номера, по-видимому, совсем недавно выкрасили, вымыли и привели в порядок — окна сверкали, ванные поражали чистотой. Гейл приняла душ и переоделась, а потом в дверь постучала Елена, и они отправились с визитом к доктору Али Сайеду, местному представителю Верховного совета по древностям.
Нокс и Рик пригнулись, когда мимо проскочил один из грузовичков с рабочими. Свет фар скользнул по деревьям, среди которых они и спрятались. После доброго сна Нокс чувствовал себя так, словно перезарядил батарейки. Подождав, пока машина проедет, снова раскрыл лежавший на коленях лэптоп и открыл файл с документами из Маллави.
— Думаю, это второй, а первый прошел раньше, — заметил Рик. — Не копают же они в темноте.
— Давай выждем еще десять минут. На всякий случай.
Рик поморщился, но спорить не стал.
— Как дела?
— Могло быть и хуже.
Ноутбук был старенький, картинка расплывалась, да и фотографии в свое время делали не для дешифровки, а просто для того, чтобы составить каталог. Освещение, мягко говоря, оставляло желать лучшего. Большая часть папируса чтению не поддавалась. Тем не менее отдельные слова и фразы проступали достаточно четко. Правда, смысл их часто был неясен. Как, например, понять такое: «и потом произошло то, что привело меня в Маллави»? Снова и снова автор ссылался на «просвещенного», «носителя истины», «знающего», «хранителя тайны».
— Не знаю, кто это написал, — признался Нокс, — но излишней почтительностью он явно не страдал.
— Что ты имеешь в виду?
— Всех фараонов Птолемеевой династии звали Птолемеями, а различались они культовыми титулами. Например, первый Птолемей известен под титулом Сотер, что в переводе с греческого означает Спаситель. Но здесь его называют Сотадесом.
— Сотадесом?
— Жил в Александрии такой греческий поэт и драматург с весьма сомнительной репутацией. Писал гомоэротические стишки, изобрел палиндром, потом нарвался на неприятности, когда высмеял Птолемея Второго Филадельфа за то, что тот женился на своей сестре. Кстати, Филадельф буквально означает «сестролюбец», но автор называет его «грехолюбцем». Птолемей Эвергет — «благодетель» — у него «злодей». Филопатор — «любящий отца» — превратился в «творца лжи». Примерно то же самое с Эпифаном и Филометором. Улавливаешь?
