Гектор узнал Фуше сразу же; тот совсем не изменился, лишь стал носить красивый мундир и именоваться «монсеньором». Иначе обстояло дело с Сент-Эрмином: для того, чтобы Фуше узнал пленника, ему пришлось вглядеться в него.
Стоило Сент-Эрмину предстать перед министром полиции, как в нем разом пробудились воспоминания.
— Ах, господин министр, — сказал он, прерывая их взаимное молчаливое разглядывание друг друга, — а ведь вы не сдержали слова!
— Вы еще сердитесь на меня за то, что я вынудил вас жить? — удивился Фуше.
Сент-Эрмин печально усмехнулся.
— Разве это жизнь, — спросил он, — если ты обитаешь в камере размером двенадцать квадратных футов с зарешеченными окнами и двумя замками в каждой двери?
— В камере размером двенадцать квадратных футов все лучше, чем в гробу шести футов в длину и двух в ширину.
— Как бы ни был тесен гроб, мертвому в нем всегда удобно.
— Стали бы вы сейчас столь же настойчиво просить о смерти, как тогда, когда я видел вас в последний раз?
Сеит-Эрмин пожал плечами.
— Нет, — ответил он, — некогда я ненавидел жизнь, теперь я стал к ней безразличен; и потом, коль скоро вы за мной послали, значит, наступил и мой черед.
— Наступил ваш черед? Какой именно? — спросил Фуше.
— Но раз покончили с герцогом Энгиенским, с Пишегрю, с Моро и Кадудалем, мне кажется, что по прошествии трех лет наступила пора покончить и со мной.
— Дорогой господин Сент-Эрмин, — ответил Фуше, — когда Тарквиний отдавал свои приказания Сексту, он не вырывал сорняки в огороде, а сшибал головы повыше[181].
— Как прикажете понимать ваш ответ? — спросил Гектор, краснея. — Моя голова находится слишком низко, чтобы ее снесли с плеч?
— Я вовсе не хотел задеть вас, господин де Сент-Эрмин, но признайте, что вы — не принц крови, как герцог Энгиенский, не покоритель земель, как Пишегрю, не великий полководец, как Моро, не знаменитый бунтовщик, как Жорж.
— Вы правы, — опустил голову Гектор, — я — ничто перед теми, кого вы назвали.
— Но, — продолжал Фуше, — исключая принца крови, вы можете стать любым из них.
— Я?
— Безусловно. Разве с вами во время вашего заключения обращались как с человеком, который никогда не выйдет из тюрьмы? Разве все это время пытались сломить ваш дух, отравить душу или разбить сердце? Разве вам не предоставляли все, о чем вы просили? Такие три года, какие провели в тюрьме вы, — вовсе не наказание, а дополнение к вашему образованию, и если учесть, что природа предназначила вам быть мужчиной, то вам только и недоставало этих трех лет испытаний.
— Но в конце концов — нетерпеливо воскликнул Сент-Эрмин, — ведь я же приговорен к какому-то наказанию? К какому?
— Вы должны пойти в армию простым солдатом.
— Это понижение в звании.
— А какое звание было у вас среди ваших грабителей дилижансов?
— Что?
— Я спрашиваю, кем были вы среди Соратников Иегу?
Гектор опустил глаза.
— Вы правы, — сказал он, — я был простым солдатом.
— И гордитесь этим, господин Сент-Эрмин: Марсо, Гош, Клебер начинали простыми солдатами и стали великими генералами; Журдан, Массена, Ланн, Бертье, Ожеро, Брюн, Мюрат, Бесьер, Монсей, Мортье, Сульт, Даву, Бернадот, нынешние маршалы Франции — почти все начинали как простые солдаты; начните, как они, и вы закончите так же.
— Но будет отдан приказ не повышать меня в звании.
— Вы заставите своих начальников передумать. Совершая блистательные подвиги.
— Я буду вынужден служить правительству, которое не питает симпатии к моей семье и не может питать ее ко мне.
— Признайтесь, что в пору, когда вы грабили дилижансы в Вернонском лесу, вы еще не имели возможности утвердиться в своих симпатиях и антипатиях; вы подчинялись семейной традиции, а не разумному мнению. С тех пор как вы в тюрьме, как познакомились с уроками прошлого и узнали перспективы будущего, вы должны были заметить, что старый мир рухнул и на его обломках вырастает новый мир. От королевского трона до самого последнего армейского чина, от первых чиновников магистрата до последнего деревенского мэра — всюду вы видите только новые лица; да и в вашей семье подобное деление тоже произошло: ваш отец и оба ваши брата живут в прошлом, вы же принадлежите новому миру; и то, что происходит в вашем сознании в то самое мгновение, как я произношу эти слова, убеждает меня в моей правоте.
