от своих Знаков, я улыбнулась снова, потому что по кустам пробежала взволнованная дрожь, а
потом протянула уже всю руку и по локоть зарылась в тихо шелестящую зеленую массу, которая моментально пришла в движение и осторожно обняла меня в ответ.
– Нужно сильно постараться, чтобы заставить Знак себя ненавидеть, – не оборачиваясь, обронила я, старательно прислушиваясь к себе. – Для это необходим настоящий, просто-таки
Александра Лисина. Игрок. Шестой знак. Книга вторая.
12
врожденный талант… но у вас, сударь, он, видимо, развит в достаточной мере, потому что
стремление этой земли от вас избавиться превышает всякие мыслимые и немыслимые
границы. Признаться, впервые встречаюсь с таким феноменом: как правило, Знак – сущность
нейтральная. Он не понимает разницы между добром и злом, между тем, что мы считаем
хорошим, а что – плохим, и тем, что для нас является важным или же совершенно пустым. Он
подходит к вопросу выбора Ишт, исходя из собственных критериев, оценивая их лишь с
позиции того, что опасно для него, а что нет. Но вот ВАС он почему-то считает прямой
угрозой своему существованию. Может, объясните, почему?
Не услышав ответа в третий раз, я медленно обернулась и внимательно посмотрела на
замершего в нескольких шагах мужчину: он был невероятно бледен, на его висках проступила
холодная испарина, темные черные глаза стали похожи на два провала в Бездну, под ними
пролегли невесть откуда взявшиеся тени. Черты лица болезненно заострились. Губы посерели, обескровились… он напоминал сейчас живого мертвеца, готового на все ради глотка свежей
крови. И это было воистину страшно.
Но еще страшнее изменился его взгляд, когда прямо у меня перед лицом опустилась
длинная зеленая ветка, на самом кончике которой внезапно вырос и застенчиво распустился
крохотным бутоном уже знакомый сиреневый цветок. Такой нежный и хрупкий, что его было
невозможно поранить. Настолько доверчивый, что его дар было сложно отвергнуть. И до того
нетерпеливый, что при виде моей открытой ладони его аж кинуло в дрожь. А затем сиреневые
лепестки еще и засветились знакомым призрачным светом, словно спеша рассыпаться
коварными искрами и поскорее пристроиться на примеченное местечко.
– А ну, не балуй! – строго сказала я, поспешно сжимая руку в кулак и отводя ее в сторону. – Мы с тобой о чем договаривались, а?
Цветок жалобно сник.
– Даже не пытайся, – еще строже предупредила я и второй рукой отодвинула этого
провокатора подальше. – Больше этот номер не пройдет. Так что исчезни, пока я добрая, и
заодно приведи тут все в нормальный вид.
Шиповник (а вместе с ним и вся поляна) огорченно вздохнул, но послушно отступился.
Цветок на его ветке моментально развеялся в воздухе, будто никогда не существовал, сама
ветка неохотно втянулась обратно. Затем у меня под ногами произошло какое-то непонятное
движение, а всего через миг трава внезапно преобразилась – резко пошла в рост, превратившись из колючего ежика в прекрасный зеленый ковер; тут и там на ней
проклюнулись первые бутоны полевых цветов. Шиповник тоже ожил, попрятав куда-то свои
шипы, расшевелился, расцвел многочисленными алыми цветками. Следом за ним зашелестело
и понравившееся мне дерево, стремительно покрывшись молодой листвой. На кончиках его
многочисленных веток набухли и тут же прорвали толстую кожуру свежие почки, а еще через
миг из них пробились наружу такие же многочисленные желтые «сережки», как у березы в
период цветения. И это было настолько неожиданно и красиво, что я невольно улыбнулась.
– Спасибо. Так намного лучше.
Поляна снова шевельнулась – на этот раз удовлетворенно – и затихла. А я глубоко
вздохнула, впервые чувствуя живые ароматы настоящих цветов, и негромко рассмеялась: вот
теперь я чувствовала себя прекрасно. Меня узнали, наконец, приняли, одарили своим
благословением. Меня внимательно слушали, с нетерпением ждали, с готовностью
откликались на каждый жест, каждое слово и даже мысль… почти как раньше. Да… это было
почти как на Равнине. Потому что здесь я была если не дома, то, как минимум, в гостях у
доброй хозяйки, которая позаботится обо мне и никогда не даст в обиду. И с ее позволения я
