-г- Заходы, дарагой! Гостам будишь! — радостно проговорило «лицо», вкусно дыхнув на Андрея запахом лука, мяса и сухого вина. — Меня зовут Георгий. Для друга просто Жора, — протянув руку сказало «лицо».
— Андрей Чесноков. Для друга — Андрей, — ответил Чесноков, пожимая протянутую руку, и переступил порог квартиры.
Вся комната была завалена цветами. В прямом смысле. Цветы стояли в ведрах, тазах, банках, лежали в открытых коробках, на столе, на подоконнике, даже на полу.
— Видишь, Андрей, бизнес горыт. Но не в дэньгах счастье. А в их калычестве! Мой дедушка гаварыт: «Будит много друзей — будит много дэнег!» Выпьем за дружбу!
Жора тут же протянул Андрею граненый стакан, с верхом налитый пахучим красным вином.
Андрей на секунду задумался, взял стакан, сказал: «За друзей!» — и выпил вино до последней капли.
Вдруг гора цветов на кровати зашевелилась, и на свет появилась белая всклокоченная копна волос.
— Ларочка проснулась, — радостно возвестил Жора.
Дальнейшие события развивались стремительно и вполне бестолково.
Познакомившись с Чесноковым и узнав, зачем он пришел, Ларочка сначала растерялась, потом заплакала, потом раскричалась, потом рассмеялась. Все эти выплески женской души разбавлялись тостами, увещеваниями, уверениями, анекдотами, песнями в исполнении Лариного квартиранта Жоры и закончились весьма неожиданно: Жора вышел из комнаты, через некоторое время вернулся в черном костюме, галстуке-бабочке, встал на одно колено и, протягивая Ларисе эмалированный таз, доверху наполненный алыми розами, произнес:
— Выходы за мене замуж!!!
Возвращаясь в отделение милиции со спасительным для Кирилла Барковского заявлением и охапкой цветов, Андрей подумал: «Ну везунчик этот Кирюха, хотя и ходок...»
А Кирилл Барковский в это время лежал на нарах так вальяжно и уютно, что было ясно с первого взгляда — этому парню все равно, где лежать: на нарах, на собственной кровати, на пляже, в стогу сена, на мерзлой земле, — он везде устроится комфортно. Он так лежал и мечтал, потому что у ходока Кирюхи была давняя и преданная любовь. Он боготворил актрису Алферову. Даже письма ей писал душевные, правда, безответные, но надежда всегда умирает последней. Сейчас Кирюха сочинял артистке новое письмо, которое решил начать словами: «Я вас люблю, чего же боле?..»
Дверь открылась и захлопнулась, кто-то присел на соседние нары.
— Труба зовет, солдаты, — в поход, — тихо пропел этот кто-то.
«Такого не бывает», — подумал Кирюха.
— В жизни все бывает, Кирюха, — произнес голос.
Кирилл резко поднялся, сел, встретился с глазами Чеснокова. И сразу все понял. Они вообще понимали друг друга без слов.
— Не-не-не! — замахал руками Кирюха. — На меня не рассчитывай, Чеснок. Я лучше сяду.
— Садись. Но... Скучно там...
— А там? Веселее?
— Обхохочешься. Сдохнешь от смеха! Это я тебе гарантирую.
— А как же?.. — не закончил Кирюха.
— Она заяву забрала.
— Спасибо, конечно. Все равно — нет.
— Жаль, — грустно протянул Андрей. — Я думал, ты меня выручишь...
— Тебя бы я пошел выручать, а этих козлов...
— Я под «вышкой» хожу, Кирюха, — еле слышно сказал Андрей. — Поехал разбираться с подонками, да, видно, перестарался — убил одного. Вот мне и поставили условие: либо — либо.
Кирюха молчал минут пять. Чеснок был на себя не похож — жалкий, забитый, загнанный в угол. Таким его Кирюха еще не видел.
— Суки, — выговорил он наконец. — Какие же суки!
— Ну что? — спросил Чесноков, виновато заглядывая в глаза Кирюхи.
Кирилл Барковский еще несколько томительных секунд смотрел на Андрея, а потом махнул рукой и проговорил привычно:
— Увидим, услышим, диагноз поставим и кому нужно клизмочку вставим!!!
Андрей отвернулся, чтобы Кирюха не увидел, как глаза его наполнились предательскими слезами.
