Вечером Владимир Ильич сказал мне:
– Вот что, товарищ Гиль, завтра вы напомните мне об этой истории. Надо принять меры!
Владимир Ильич часто просил меня, чтобы я напоминал ему о деле, возникшем во время какой-либо из его поездок.
На следующий день Владимир Ильич отдал распоряжение: немедленно прекратить уничтожение деревьев в Сокольниках и организовать охрану всех лесов и парков.
Вскоре был подписан декрет о строжайшей охране пригородных лесов в тридцативерстной полосе вокруг Москвы.
Декрет Ленина спас от уничтожения много наших замечательных парков и лесов.
* * *
…Был лунный прозрачный вечер. Жестокий мороз расцветил окна. С утра намело много снегу, на улицах лежали сугробы. Ничто не предвещало несчастья.
Вдруг в комнату, где я находился, вошел мой помощник и застыл у двери. Он был бледен, руки у него заметно дрожали. У меня в груди что-то ёкнуло, я насторожился. Прерывистым голосом, почти шепотом, он произнес:
– Ленин скончался…
У меня вырвался крик:
– Что? Когда скончался? Ну говори же!
Я выбежал из дому и поехал в Горки. По дорого все время сверлила мысль: «Неужели вправду умер? Неужели конец?»
Приближаюсь к дому, где несколько лет прожил Владимир Ильич. Колоннада уже увита черно-красными полотнищами. Чья-то заботливая рука разбросала у фасада цветы. На белоснежном фоне они ярко выделяются. Я вспоминаю, как любил Владимир Ильич зиму, снег, как любил он парк за домом, реку, зимние вечера… Все это есть, существует, а Владимира Ильича уже нет. Умер!..
В притихших комнатах полутемно и тихо. Окна и зеркала завешены черным крепом. Люди говорят вполголоса. Навстречу – Надежда Константиновна, тихая, печальная. Безмолвно ходят врачи и сиделки.
Пройдя две-три полутемных комнаты, я очутился в небольшом зале, где на столе посреди комнаты лежал Владимир Ильич. Стол утопал в цветах и зелени. Балкон открыт, в комнате холодно. Я приблизился к столу.
Владимир Ильич…
Он лежал спокойный, мало изменившийся. Никаких признаков страдания. Неужели умер?..
В голове проносятся воспоминания. Петроград, Смольный, митинги… Затем Москва, Кремль, прогулки, событие на заводе Михельсона, охота в лесу, его смех и шутки… И вот теперь он лежит навеки притихший, сердце его уже не бьется. Никогда не услышать мне больше его обаятельного смеха, его немного гортанного голоса, его «товарищ Гиль», «ну, пока».
В комнате толпятся люди. Говорят шепотом. Тихие, скрытые вздохи Марии Ильиничны, Анны Ильиничны, Надежды Константиновны.
Молчание длится долго. Все стоят, не отрывая глаз от лица Владимира Ильича. Затем вышли в другую комнату. Пошли безмолвно, понуро, тихо. Комната опустела.
В другой комнате врачи во главе с Семашко составляли акт о болезни и смерти Владимира Ильича. Кто-то заговорил о вскрытии.
Время близилось к полуночи. Пора было возвращаться в Москву. Все присутствовавшие вновь потянулись к Владимиру Ильичу, вновь окружили его тесным кольцом и долго не могли оторваться, покинуть комнату.
* * *
В Москве еще почти никто не знал о смерти Владимира Ильича. К утру о смерти Ленина узнала не только вся Москва, но и весь мир. Начался великий траур.
Раздались тревожные гудки на фабриках и заводах. Повсюду организовывались митинги. Работа приостановилась. Знаки траура и печали стали появляться на домах, площадях, трамваях, предприятиях.
Все улицы Москвы стали быстро заполняться народом. Огромные массы людей стояли на улицах. Все говорили о смерти Ленина. Газеты и листовки переходили из рук в руки. Всюду слышалось одно: «Скончался Ленин…»
Разнеслась весть о том, что тело Владимира Ильича будет перевезено в Москву и гроб с телом будет поставлен для прощания с ним народа в Колонном зале Дома союзов.
К Павелецкому вокзалу, куда должен был прибыть поезд с телом Ленина, потянулись московские жители, многочисленные делегации.
Мне было поручено получить гроб в похоронном бюро и доставить в Горки. Тяжело было выполнять такое поручение, тяжело было привыкнуть к мысли, что Владимира Ильича уже нет в живых…
У автосаней и вокруг похоронного бюро собралась огромная толпа. Ко мне подходили незнакомые люди и настойчиво просили разрешить им сопровождать гроб до Горок. Кое-кто самовольно втиснулся в сани, приютился за гробом.
