Для охраны Локкарта я подобрал несколько латышских стрелков-коммунистов и тщательно их проинструктировал. Каждого из них я предупредил, что глаз с Локкарта не спускать и следить за ним вовсю. Прогулки ему разрешать, когда он захочет и сколько захочет, но водить гулять только вниз, в Тайницкий сад, да и там не отходить далеко от Тайницкой башни. Ни на шаг от него во время прогулок не отходить, ни с кем не разрешать разговаривать и никуда, кроме сада, из отведенного ему помещения не выпускать.
Когда все было готово, я поехал в ВЧК, забрал Локкарта, привез его во дворец, в предназначенную ему квартиру, и выставил охрану.
Через несколько дней меня вызвал Феликс Эдмундович и спросил, как я устроил Локкарта. Я ему подробно доложил, и Дзержинский со всем согласился.
Пока Локкарт находился в Кремле, я почти каждый день заходил к нему: справлялся, есть ли жалобы, претензии. В подробные разговоры с ним не вступал. Локкарт постоянно ныл и брюзжал. То ему не нравилось питание (а обед ему носили из той самой столовой, где и наркомы питались. Ну да обеды-то были действительно неважные, только лучших в Кремле тогда не было), то он просил свидания со своей сожительницей, некоей Мурой, коренной москвичкой, то с кем-либо из иностранных дипломатов. На такие просьбы я ему отвечал, что это дело не мое, пусть обращается к Дзержинскому или Петерсу.
Прошло что-то около месяца, надоел мне Локкарт изрядно, и я искренне обрадовался, получив распоряжение доставить его обратно в ВЧК. Советское правительство обменяло Локкарта из нашего представителя в Англии Литвинова, задержанного там после того, как появилось сообщение о раскрытии заговора Локкарта. Максима Максимовича Литвинова англичане доставили в Советскую Россию, а мы передали им их Локкарта.
…Десятки и сотни тысяч рабочих, миллионы тружеников села каждый день нетерпеливо ожидали газет, с трепетом вчитывались в скупые строки ежедневно публиковавшихся медицинских бюллетеней о здоровье Владимира Ильича Ленина. Эти бюллетени зачитывались до дыр, их читали вслух в цехах и мастерских заводов и фабрик, прямо на улицах и на вокзалах, в поле и в деревенских избах. Огромная страна жила единой мыслью, миллионы сердец бились единым порывом: Ильич! Родной! Поправляйся скорее. Выздоравливай! И день ото дня бюллетени делались радостнее, бодрее. Дело шло на поправку, Ильич справлялся с последствиями тяжелого ранения.
У Троицких ворот с утра выстраивались очереди. Десятки, сотни людей хотели пройти в Кремль, передать Ильичу привет, короткую записку, небольшое письмецо. Десятками и сотнями несли букеты цветов, и каждый хотел вручить сам, передать лично. Дежурные в Троицкой будке сбились с ног, потеряли голос, с утра до ночи разъясняли сотням и тысячам людей, что Ильич еще не вполне здоров, что к нему врачи никого пока не пускают, что лично ему передать ничего нельзя…
Пускать к Ильичу всех мы, конечно, не могли, но и не принимать цветы было невозможно. Я распорядился цветы брать у всех и к каждому букету прикладывать записку с указанием, от кого он. Затем букеты с записками переправлялись к Ильичу.
Прошла первая неделя сентября, и мне наконец разрешили самому отнести свой букет на квартиру Ильича. Когда я зашел в столовую, она вся, снизу доверху, была завалена цветами. Цветы лежали на столе, на стульях, на подоконнике, прямо на полу, везде.
Еще несколько дней, и Ильич начал вставать с постели. 16 сентября он впервые после болезни участвовал на заседании ЦК РКП(б) и в тот же вечер председательствовал на заседании Совнаркома. Ильич вернулся к работе!
«Нам сообщают, – писала «Правда», – что здоровье тов. Ленина настолько улучшилось, что вчера, 16 сентября, Владимир Ильич впервые принял участие в очередном заседании ЦК РКП(б).
Члены Центрального Комитета, для которых появление Ильича было неожиданным приятным сюрпризом, горячо приветствовали своего вождя и учителя, возвращающегося к любимой работе после вынужденного перерыва».
Но Ильич поторопился. Через несколько дней ему стало хуже. Необходим был основательный отдых. В эти дни меня вызвал Яков Михайлович. Я застал у него председателя Московского губисполкома. Яков Михайлович поручил нам вдвоем найти за городом приличный дом, куда можно было бы временно поселить Ильича, чтобы он мог как следует отдохнуть и окончательно окрепнуть.
