Над кучей хвороста закурился легкий сизый дымок, и вдруг белое в солнечном свете пламя взметнулось над тем местом, где произошла страшная трагедия. Тохтамыш закрыл глаза, зажал уши ладонями. Ему слышался жалостный плач сына и чудилось, что тот кричит единственное слово, которое научился произносить: «коке» – отец.
Когда степь, опаленная огнем, сделалась черной до самого края земли, Тимур тронул повод своего коня.
– Жалко Коксемсера, – сказал гурхан. – Он был верным другом…
Взгляды Тимура и Тохтамыша встретились. Глаза Тохтамыша были сухими и безжизненными.
Еще не минула короткая зима Мавераннахра, когда к Хромому Тимуру прибыл тайный гонец из Белой Орды. Он поведал, что хан Темир-Малик ведет беззаботную жизнь и, нарушив мусульманские заповеди, предается пьянству. «Если ты хочешь завладеть Белой Ордой, – сказал гонец, – то сейчас самое время двинуть свои тумены в ее земли, потому что войско разбрелось по аймакам, а эмиры, беки и батыры живут каждый сам по себе».
Хромой Тимур ждал этого момента. Войско Мавераннахра всегда было готово к походу, и, не мешкая, гурхан и Тохтамыш выступили в сторону главного города Орды – Сыганака.
Семь дней длилась битва. И когда на восьмой судьба повернулась лицом к Хромому Тимуру, воины Белой Орды бросились спасать свои жизни.
Заняв Сыганак, Тимур вновь объявил Тохтамыша ханом. Теперь он был уверен, что никто не помешает ему на будущий год двинуть свои тумены на Хорезм. Новый хан, благодарный за свое возвышение, станет сидеть тихо, и воля гурхана будет для него высшей волей.
Откуда было знать Тимуру, что тщеславие Тохтамыша не имеет предела и что тот давно мечтает сделать Белую Орду лишь местом, откуда, подобно тигру, собрав силы, он бросится на спину огромного, но уже одряхлевшего быка, имя которому Золотая Орда.
Но и Тохтамышу не все было известно. Уже изготовился к прыжку, чтобы совершить то же самое, что задумал и он, повелитель Крыма – Мамай. Московские князья собирали вокруг себя еще недавно разрозненные княжества, в единый кулак, и поднималась над Золотой Ордой налитая силой карающая десница, чтобы навсегда сокрушить ее могущество.
Ветер больших перемен и великих битв пригибал к земле высокие ковыли на просторах Дешт-и-Кипчак, стонали, без видимых причин рушились в лесных чащах деревья-великаны. И тот, кто имел чуткое сердце, кому дано было заглянуть в будущее, видели по ночам страшные и вещие сны.
В один из последних дней лета великий жирау Асанкайгы – Асан Печальный поднялся на вершину одиноко стоящей среди степи сопки. Когда-то вершину венчали могучие скалы, но время превратило их в прах. Он сел на темную и теплую глыбу и стал смотреть в степь.
Великому старцу давно перевалило за сто лет, он был бел, как земля после долгого снегопада, а глаза его, уставшие смотреть на мир и деяния людей, слезились.
Асанкайгы знал: скоро прервется нить его жизни, потому что никому не дано жить вечно. В последний раз объехал он на своем быстром как птица верблюде Желмае владения Золотой Орды и ее сердце – безбрежную Дешт-и-Кипчак.
Асанкайгы видел родную степь и не узнавал ее. Она стала совсем иной, чем в дни его юности и зрелости.
Те же люди – кипчаки, огузы, карлуки – выходили ему навстречу, приветствовали, он не узнавал их – совсем другим стало обличье людей, обычаи, привычки. Некогда свободно кочевавшие по степи роды ныне жили по законам, принесенным сюда монголами. Вся земля была поделена на улусы, и все повиновались одному человеку – хану.
Но где они сами, те грозные монгольские нойоны и воины, что страшным степным пожаром прошли в свое время по просторам Дешт-и-Кипчак? Подобно ложке соли в большом озере, растворили их покоренные народы, и только у детей, ныне непохожих на своих предков-кипчаков, можно было часто видеть черты монгольских воинов – скуластые лица и раскосые глаза.
Асанкайгы неотрывно смотрел в степь. У синего края земли рождались неприступные крепости и рушились, превращаясь в безобразные руины. Ветер времени сметал призрачные миражи, и он же создавал новые. Не такая ли судьба ждет и Золотую Орду? На жестокости стояла она. Жестокостью удерживала в повиновении покоренные народы.
