Патрикеев возражает:
— Как я могу идти от своего дома в потемки? Может, у него товарищи.
Дворник вызвался:
— Ежели хозяин даст мне свой револьверт, я могу сходить, но без револьверта не пойду, потому что бродит брахло.
Патрикеев ему на это:
— Как я могу отдать тебе свой револьверт? Ты сроки отбываешь. Кто тебя знает, каков ты еси? Может, у тебя семь душ на душе восьмую поджидают.
Дворник отвечает:
— Это не касается.
— Как не касается? Ты, получив револьверт, можешь всех нас перестрелять.
Дворник обиделся.
— Я, — кричит, — не на то к тебе нанимался, чтобы хозяина расстреливать. Знать тебя не хочу. И в дом к тебе, толстопузому, больше не пойду. Коли так меня огорчили, желаю в загул. Вот — при кавалере объясняю! К девкам хочу и неси мне, нечистая сатана, расчет сию минуту.
И пошла между ними брань. А Яшка есть просит. А стряпка, которая с ухватом, дрожмя-дрожит, кланяется:
— Кавалеры! — отпустите мою грешную душу: дело мое женское, хожу тяжелая, и младенец, ангельская душка, во мне несносно вертится…
Тут, слава Богу, уже обход засвистал, да и светать стало. После этого раза их высокоблагородие и велели мне быть агентом. Как же! Поймал! И от губернатора имел благодарность… Как же!
Обыватель снасмешничал:
— Этому делу завтра, никак, сто годов будет?
— Ври: сто! — возмутился Кулев. — Всего двенадцатый.
— И то добре. А с тех пор уже ничего? ни-ни?
Кулев подумал:
— Ложки нашел.
— Ишь!
— Да. У попа Успенского серебро сперли. Их высокоблагородие приказывают: чтоб были ложки! Роди да подай!.. А откуда я их возьму? Туда-сюда, — слышу: у Марьи Емельяновны, — старушка тут одна, закладчица, проживала, — проявилось некое неведомое серебро. Доложил. Нагрянули с обыском. Старуха глаза пучит, языком мнет, какое серебро, откуда, изъяснить не умеет, — принес и заложил незнакомый человек. Сейчас старуху под сюркуп, а серебро предъявляем попу к удостоверению. Поп пришел и чудак оказался: руками развел, глаза вытаращил…
— Это, говорит, не мое серебро. Мои метки Рцы Слово, Роман Святодухов, а на этом Иже Буки, под короною.
Тут уж их высокоблагородие даже и оскорбились.
— Это, — отвечают, — батюшка, одни ваши капризы. Это неблагодарность. Вы заявили, что у вас пропало две дюжины серебряных ложек, — мы вам две дюжины серебряных ложек и представляем. А вы какого-то Рцы Слова ищете! Что вам — Рцы Словом, что ли, щи-то хлебать?
Подумал поп, согласился.
— Хорошо. Мои ложки. Попадья у меня — уроженная Ирина Благосветлова, так это ее придания. Вот только корона эта?
— Эх, батюшка! — отвечает их высокоблагородие. — Ложки приданые, а корона — венец, всему делу конец. Как женились вы на матушке, держали над вами венец?
— Держали.
— Ну, вот он самый и есть!
— Что он вам тут звонить? — внезапно раздался баритонный возглас, и пред нами, как из-под земли вырос, вышел из-за угла сам его высокоблагородие, начальник граду и уезду сему, седоусый подполковник Провожанцев.
— Да вот… повествует…
Но Провожанцев уже упер руки в боки и, покивая головою и великолепно топорща пушистые усы, угрызал Кулева, вытянувшегося перед ним в струну.
— Эх ты, рожа! Рожа — рожа и есть. Ну, можно ли на тебя, рожу, положиться хоть в малой малости? Говорил я тебе, чтобы секретно? а? говорил?
— Виноват, ваше высокоблагородье.
— Отчего же о твоей поганой крашеной бороде гудит весь город?
И, не ожидая ответа от уничтоженного Шерлока Хольмса, обратился ко мне:
— Вы знаете, в чем дело?
— Наслышан.
— Видите ли: это не моя была идея выкрасить ему бороду. Мировой внушил. Это чучело явилось ко мне за инструкциями, а у меня винт: мировой, податной, акцизный и я. Мировой, как узнал, куда и на что едет Кулев, стал советовать, чтобы ему выкраситься.
— А откуда же узнал мировой?
— Просто услыхал, что мы разговаривали. Дело при всех было, между игрою. Что же мне было — Кулева в отдельную комнату уводить, что ли, и там с ним шептаться?
— Конечно, — зачем вам?
— Кажется, мы все здесь свои люди, благородные…
— Конечно, конечно.
— Между мировым и податным далее ужасный спор вышел. Мировой говорит: краситься. А податной: не надо, — один глупый маскарад и никакого результата! Ну, дебаты, доказательства… оба люди умные, в университетах обучались, такую Спинозу с Дарвином развели, — я даже не ожидал, чтобы из-за крашеной бороды столько науки… Зашел доктор…
