На выезде из Ковеля стоял столб. Просто голый столб, и ничего больше. Когда-то на нем висел указатель, но сейчас — только ржавые перекладины и петли.
— Скоро приедем, — сказал Шериф. — Теперь уже недалеко.
Дорога, петляя, уходила в лес. Кроны деревьев смыкались над старым асфальтом, испещренным глубокими трещинами, из трещин торчала жесткая зеленая трава.
Уазик трясло на каждой кочке — особенность рессорной подвески, — и Пинт покрепче вжался в сиденье, чтобы на очередной колдобине не протаранить головой крышу.
Так они ехали еще минут пятнадцать. Шериф молчал, а Пинт не мог найти подходящую тему для беседы. Внезапно он почувствовал, что машина стала замедлять ход: рывками и с неприятным скрипом, что поделаешь — старинные барабанные тормоза, наследие советского милитаризма.
Но не это его насторожило, а какое-то беспокойство, исходившее от Баженова, может быть, даже нетерпение.
— В чем дело, Шериф? Мы останавливаемся?..
Уазик свернул с дороги (с того, что здесь называлось дорогой) и с размаху плюхнулся в тракторную колею, уходящую влево, в глубь леса.
Ровный гул двигателя и «раздатки» сменился натужным воем, но уазик — хвала Создателю и государственному военному заказу! — и не думал сдаваться. Перекатываясь с кочки на кочку, он упрямо полз вперед.
Наконец они отъехали достаточно далеко.
Достаточно далеко, решил Баженов, для того, чтобы все было о’кей! Все в порядке, ребята! Любимый город может спать спокойно — Шериф на посту. И он знает, что делает.
Шериф вышел из машины, открыл дверцу позади водительского сиденья и достал тот самый продолговатый предмет.
— Выходи, док! — Он обходил машину со стороны капота, и сквозь лобовое стекло Пинт мог видеть, что на ходу Баженов разворачивает тряпки. — Надо поговорить!
Выбора не было. Точнее, приемлемого выбора не было. Пинт ступил на мокрую траву:
— Мы уже перешли на «ты»? Вообще-то я не возражаю, хотя мы еще не успели посидеть в бане.
— Предбаннике, док. Еще посидим, если все будет нормально.
— А что, собственно говоря, может быть ненормально? — спросил Пинт.
Но, похоже, ответа и не требовалось. Он уже понял, что здесь ненормально. Что скрывалось под промасленными тряпками. Пинт это понял за секунду до того, как тряпки полетели в сторону.
В руках у Шерифа оказалось ружье — короткое, со складным прикладом. Психиатр из Александрийска никогда не видел такого, но… От этого оно не становилось менее опасным.
Шериф отступил назад, под какой-то раскидистый куст, шляпой он задел нижние ветки, и они разразились потоком серебристых капель.
Раздались два щелчка: один погромче — это Баженов разложил приклад и упер его в локтевой сгиб, другой, потише, означал, что Шериф снял ружье с предохранителя.
В грудь Пинту уперлись три черные бездонные дыры: расширившиеся до предела зрачки Шерифа и ствол — смертоносная труба двенадцатого калибра, игравшая только одну мелодию — прелюдию к похоронному маршу.
— В чем дело, Шериф? — Пинт, как психиатр, понимал, что в такой ситуации очень важно не показать свой страх. Но одно дело — понимать, и совсем другое — держать себя в руках, находясь под прицелом. В темном глухом лесу, где и тела-то твоего никто не найдет: ведь если есть ружье, значит, наверняка есть и лопата. Ружье появилось на свет в первом акте, в последнем оно — обязательно, таковы законы жанра! — должно выстрелить… А уж лопата — это просто синоним слова «занавес».
— Видишь ли, док, — Шериф говорил медленно, слегка нараспев, — Бог создал Добро и Бог создал Зло…
— Оставим это спорное утверждение на вашей совести, но в целом я согласен…
Пинт поймал себя на том, что действует ПРОФЕССИОНАЛЬНО. Несмотря ни на что, он старается действовать ПРОФЕССИОНАЛЬНО: говорит с Шерифом, как с пациентом, одолеваемым навязчивыми идеями, выражаясь на врачебном жаргоне — «качает маятник».
А что, уважаемые коллеги, неужели кто-нибудь из вас будет возражать против того факта, что под этой шляпой шевелится целый клубок навязчивых идей? Я бы не стал, коллеги, торопиться с выводами, ох, не стал бы! Налицо мания убийства, немотивированного, заметьте, убийства. Попрошу так и записать в истории болезни пациента… как бишь его там? Баженова? Ну да, именно его.
