К несчастью, когда они добрались до спальни, своими размерами и роскошью достойной графа и, следовательно, наследника замка, надежды Дэйра на спокойный разговор наедине с Габриэлем рухнули — рядом оказалось множество слуг. Первыми появились совсем не те, кого можно было охладить.
Грузный человек, тяжело дыша и отдуваясь после подъема по крутой винтовой лестнице, втащил в комнату довольно большой, набитый соломой топчан и поставил его рядом с высокой, красиво убранной кроватью, занимавшей середину спальни. После него пришли две девушки и засуетились вокруг простыней, покрывал и подушек, при этом бросая любопытные долгие взгляды на сына своего господина, который был рожден и изгнан еще до их собственного рождения. Младшая была болезненно стеснительна, но смелые взгляды старшей девушки не оставляли сомнения в том, что она находит этого смуглого и считающегося опасным мужчину восхитительным, несмотря на полное отсутствие какого-либо поощрения в его голубых глазах.
Давно привыкнув жить без такой изнеживающей заботы, Дэйр почувствовал раздражение от ненужной ему помощи и вторжения в его личные дела. Они же, казалось, считали свои занятия единственно необходимыми и возможными. После того, как эти трое занялись своими делами, вошли другие: они внесли большую лохань, сделанную из деревянных досок, скрепленных железными обручами. Потом появилась целая процессия, чтобы наполнить ванну горячей водой. Когда с этим было покончено, Дэйр взглянул на тех троих, что первыми вторглись в комнату и до сих пор еще не ушли. Дюжий мужчина тут же ретировался, но младшая из девушек пыталась еще как-то задержаться. Старшая даже не делала вид, что работает, и выпрямилась, приняв наиболее вызывающую позу.
Габриэль отвернулся от девушек и, взглянув на брата, сказал с притворной заботой и слегка сдерживаемым смехом:
— Оставляю тебя наслаждаться, — и после многозначительной паузы добавил: — Твоей ванной.
Дэйр чуть не заскрежетал зубами в ярости от присутствия людей, которым следовало бы удалиться, в то время как тот, кто должен бы остаться, уходит.
Кивнув светловолосой головой Дэйру, готовому вспылить от негодования, Габриэль улыбнулся, прежде чем уйти.
— Думаю, от такого удовольствия ты быстро смягчишься.
На вкрадчивые слова Габриэля Дэйр ответил тихим рычанием. Но, к несчастью, даже этот угрожающий звук не освободил его от ненужного общества. Дэйр вовсе не имел желания, чтобы его брат манипулировал им даже из лучших побуждений. А уж тем более не хотел, чтобы это делали бесстыжие девки, глазевшие на него так, будто он спелый плод, готовый к употреблению. Раздраженный медлительностью младшей из девушек, он беззастенчиво выставил их обеих из комнаты. Наконец-то он был предоставлен самому себе, но вода в ванне уже начала остывать.
Он с трудом стянул с себя тяжелую кольчугу, что обычно делают с помощью оруженосца. Но поскольку у него такового не было, он привык не раздумывая проделывать эту процедуру самостоятельно.
Погрузившись в уже прохладную воду, он нахмурился. Остывшая вода не вызывала желания продлить удовольствие — не приносила она облегчения и его утомленным дорогой мускулам. Взяв приготовленный кусочек материи и комок щелока, он стер пыль странствий со своего тела.
Закончив, он уставился невидящим взором в темноту, позволив мыслям свободно витать в закоулках сознания, годами заповеданных. Если бы он мог с такой же легкостью смыть с себя пятно презрения, нет, ненависти, которым его заклеймили еще при рождении. Какая же темная тайна лежала в глубинах прошлого, что требовала от него такой платы? Неужели он и вправду сын сатаны?
Часть воды выплеснулась, когда Дэйр резко встал и потянул к себе широкое одеяние, аккуратно сложенное на близко придвинутом табурете. Какая бы подлость ни пряталась здесь, это место просто-напросто опасное для него, хотя он и привык сдерживать себя. Неважно, что было и что будет, он же останется таким, каков он есть. Дэйр вылез из лохани и, не замечая холода гладких деревянных досок под босыми ногами, быстро растерся полотенцем.
Из-за высокого стола Халберт наблюдал, как публика, подобно дикому зверю, набросилась на приготовленные для них кушанья. Но это действо не интересовало его — он видел, как был оскорблен его приемный сын, оскорблен своим родным отцом, который должен бы любить его. Халберт всегда любил Дэйра. Любил и сейчас, несмотря на очевидность его предательства в ту ночь в Кенивере. У него самого был только один горячо любимый, бесценный сын (и если ничего не изменится к лучшему, вряд ли будет другой). Халберт не мог понять отношения Сирила. Судя по тому, что все эти долгие годы отец непреклонно отказывал Дэйру от дома, сейчас можно было заранее предвидеть такую грубость по отношению к сыну. Тем не менее, Халберту было непросто поверить в то, что он видел собственными глазами, а еще труднее — понять это.
