И Вера шла домой и думала, как она увидится с дон Жаном и скажет ему, что им больше не надо видеться. И что она сначала скажет, а что потом. И что он на это ей скажет. И когда она вошла, то сказала: "Я была в галерее". И дон Жан как-то спокойно сказал: "Хорошо".
- Ты не звонил туда? - спросила.
И он сказал: "Нет".
"А что, были звонки?"
И она сказала: "Нет".
И тогда она сказала: "Кажется, нам надо расстаться". И посмотрела ему прямо в лицо. И вдруг увидела, что он почему-то улыбнулся. Но так быстро. А потом быстро отвернулся. И она подошла с той стороны, с другой стороны, чтобы оттуда посмотреть ему в лицо. И только она посмотрела, он опять отвернулся, и ей показалось, что у него в глазах слезы, а может, это обман зрения, а может, все, все, что вокруг на земле, - это тоже только обман зрения, и на самом деле все не зеленое, желтое и голубое, а какое-то бледно-белесое и бесцветное.
- Я позвоню, - сказала Вера и пошла к двери. И он не повернулся.
И она шла по улице, и она почему-то думала, кто же это все-таки сидел там под березой, такой черный. И вдруг она догадалась, что это был крот. И эта догадка ее жутко развеселила, и ей стало жалко, что она не вышла и не посмотрела тогда на этого крота, и она подумала, что она никогда в жизни не видела крота, и вот один раз могла бы увидеть, но так и не увидела, "А если это был кролик, то можно было и не выходить", - почти равнодушно подумала она. Но, конечно, это был крот. И она совсем не думала о дочке, о маме, о доне Жане, но зато с такой отчетливой ясностью представляла, как бы она погладила этого крота, если бы вышла, если бы это на самом деле был крот.
Н.-В. ехал к Василькисе и был почти счастлив. Ему казалось, что объяснение будет простым и легким. И коротким. Он только вернет ключи от дачи и машины. И пока он ехал к Василькисе, он даже думал не о разговоре с ней, а о Снандулии, с которой говорить будет намного сложнее, потому что он ее все-таки любит. И когда Василькиса открыла дверь, и он ее увидел, он даже удивился, что ему вообще даже нечего ей сказать. Вообще это надо сразу говорить. А он стоял и молчал. И только когда он прошел в комнату и сел, он встал и сказал:
"Похоже, что все".
- Ты ей обо всем сказал? - Василькиса решила, что наконец он объяснился со Снандулией, и улыбка счастья появилась на ее лице.
- Нет, - сказал Н.-В. - то есть я не это хотел сказать.
Конечно, надо объясняться над улице под облаком, показать на облако и сказать: "Я больше тебя не люблю", - и раствориться в воздухе. А что можно сказать в комнате? Куда деваться после слов?
Все-таки удалось не слишком греметь ключами, когда он положил их на столик.
- Вот, - сказал он, - а я уезжаю.
- Куда? - не поняла Василькиса.
- Я пришел проститься.
И тогда ей непременно захотелось знать - кто эта она, с которой он.
Н.-В. этого не ожидал, такой настойчивости. А потом пошли слезы. Если бы это спросила Снандулия, он бы сказал. Но Василькисе он не мог сказать, потому что, кажется, никогда, ничуть, ни вообще хоть сколько-нибудь, хотя бы каплю не любил ее. И она спрашивала, а он не отвечал. И она умолкла, а он был неумолим.
- Но хотя бы можешь выполнить мою последнюю просьбу, - сказала она.
- Ну, говори.
- Можешь сейчас отвезти меня на дачу?
И Н.-В. сказал: "Хорошо". И в машине Василькиса была как-то неестественно оживлена. То она говорила, что никогда и не верила ему, и вдруг сразу же начинала говорить, что не верит ему сейчас, что она знает, что он ее любит, что на него нашел туман, что они не должны вот так расстаться, что она готова его ждать всегда, что она бы ему все простила, что она все может понять, что она его любит. И он молчал. И тогда она начинала говорить о том, что она знала, что он ее обманывает. "У тебя их сотни", - сказала она. Это даже его рассмешило, и он сказал: "Тысячи". И она сказала, что это ей все равно, потому что она его любит.
Они приехали, и Василькиса очень по-деловому сказала, что он может поставить машину в гараж, и: "Пожалуйста, катись отсюда". И это сочетание "пожалуйста" и "катись" почему-то тронуло его.
