Позвонил Тютюня. Н.-В. сказал ему, что они могут увидеться только завтра и только в галерее, но Тютюня приехал сегодня же. Это было неприлично. Некрасиво. Пошло. Но он стоял в дверях, и стоял как-то нетвердо.
- Вот вы где гнездитесь, - сказал он, увидев Веру, - обобрали меня и гуляете на мои денежки.
- Поезжай домой, - сказал Н.-В., - ты не в форме.
Но он уже вошел и сел. Человек он был неприличный.
- А ты кто такой, кто в форме, - Тютюня это выкрикнул визгливо, как петух, с какой-то еще петушиной хрипотцой, - я тебя нанял, ты у меня служишь за 20%, я тебе их плачу, а ты что делаешь! Ты зачем меня с этой блядью выставил, кто она такая была до меня? Ее, значит, всю раскупили, а я до сих пор по стенкам размазан и свечусь!
- Вера, выйди, я тебя прошу, - сказал Н.-В.
- Пусть выскажется, - сказала Вера. - У тебя что, ни одной не купили? сказала она Тютюне.
Но он на нее даже не посмотрел.
- Прошу тебя, - сказал Н.-В. Тютюне, - уходи сейчас, завтра поговорим.
- А где же твой папенька? - сказал Тютюня.
- Нет его.
- Куда же ты его дел, сынок?
И вдруг Тютюня сказал:
- А что Верочка, длится ваш роман с папенькой или ты уже уморила старика?
Вот такого поворота никто не ожидал, кажется, даже Тютюня сам от себя не ожидал, потому что, как только он это ляпнул, он неожиданно протрезвел.
- Ты - хам, - сказал Н.-В.
- Натуральный, - сказад Тютюня, - библейский, имя мое такое - Хам, так меня зовут - Хам, Хам, Хам, - и он это сказал уже совсем трезвым голосом.
И Н.-В. испугался. Он подумал, что Тютюня сошел сума. Просто натуральный сумасшедший был перед ним.
- А ты спросил у нее, - сказал Тютюня Н.-В., - было у них с папенькой твоим, спроси, спроси.
И тут Н.-В. начал его бить. А Тютюня почему-то не сопротивлялся. И когда Н.-В. его бил, он знал, за что он его бьет - за слова. Потому что есть слова, которые нельзя говорить. То есть в словах может быть заключен жуткий смысл. Но этот смысл не касается того, кто говорит эти слова, и получается смысл - сам по себе, а слова - сами по себе. Даже если у Веры было с отцом Н.-В., об этом не мог говорить словами этот Хам. Вот именно за это его бил Н.-В.
Тютюня жалобно вскрикнул: "Я погиб, погиб я", и от этого Н.-В. пришел в такую ярость, что стал избивать его еще сильней.
- Хватит, - взмолился Тютюня, - я уже труп, не бей труп.
И Н.-В. оттащил Тютюню за ноги в коридор, и удивительно, что Тютюня захрапел, то есть после побоев он сразу уснул. Сцена была какая-то дикая: избитый и пьяный Тютюня, да еще спящий в дверях, и Вера, у которой глаза были наполнены удивлением, и это удивление вытекало в виде слез.
И Н.-В. обнял Веру и сказал: "Скажи мне, у тебя было с моим отцом?"
- Да, - сказала она.
- Когда?
- Вчера. Он приходил ко мне.
- Куда?
- Домой.
И потом она сказала:
- Он, понимаешь, умер.
И Н.-В. смотрел на Веру и ничего не понимал.
И он сказал:
- Я умру от сомнений.
И она сказала:
- А ты не сомневайся, все, что я сказала, - правда.
И он стал обнимать ее и страшно приговаривать: "Скажи, что ты врешь, скажи, скажи мне, милая, что ты врешь!"
И он так жутко сжимал ее, что она сказала: "Вру".
И кончился денек.
И наступил вечерок.
И как только вышла луна, то есть как только она показалась в окне, позвонил аГусев; он позвонил Н.-В. как сосед соседу. И Н.-В. обрадовался его звонку, потому что совсем не знал, что делать со спящим избитым Тютюней. Как будто аГусев знал. И аГусев зашел и правда знал. Он сказал: "Пусть спит, а мы ко мне пойдем, за что ты его побил?" И Н.-В. сказал аГусеву: "А может, его под душ и домой?" И тут из комнаты вышла Вера, и аГусев, увидев ее, почему-то ужасно засмущался.
- Из-за нее побил? - сказал.
- Нет, - сказал Н.-В.
- А пойдем к нему, - сказала Вера.
И Н.-В. стало приятно, что Вера не собирается ехать домой, а хочет еще остаться.
Они вошли к аГусеву домой, и Вера никак не могла понять, что за странная такая у аГусева комната. И только когда она присмотрелась, то поняла, что мебель в комнате из больницы, там даже стояла такая белая больничная ширмочка, какие ставят в кабинетах, чтобы больные за ними раздевались. И кровать была реанимационная, на таких винтиках, что ее можно было поднимать и опускать, и катать. Такой обстановки она еще в квартирах, по правде сказать, не видела. И на пластмассовом больничном столике стояла тяжелая бутылка французского коньяка.
