– Тоже хочу к пилотам, – сказал я.
– Вам не полагается, – сказали они.
Кекс прожил здесь одиннадцать лет.
Купался в Средиземном море, окунался в Красное, недоверчиво взглядывал на безжизненные воды Мертвого моря.
Из Москвы написали:
"Есть у нас люди, которые интересуются только Кексом или преимущественно им. Его московская подружка Белка‚ рыжая собачка-старушка‚ всё еще пытается играть и‚ как люди‚ не чувствует своего возраста..."
Он уходил из жизни долго и трудно.
С одышкой. С раздутыми боками. Обмирая истомленным сердцем, и я выносил его на газон, где Кекс замирал в недвижности.
– Эта собака хочет умереть, – сказал ветеринар. – Уж поверьте.
А я упорно делал ему уколы для поддержания сердечной мышцы, всё надеялся на что-то, всё надеялся…
Пятнадцать лет в семье – не шутка.
Мы с Тамарой улетали в Америку, а он сидел возле чемодана, боком привалившись к нему, как не желал прощаться.
Собаки тоже печалятся.
Перед отлетом выкопали пещерку посреди валунов, возле приметных сосен, подтащили большой камень – перекрыть вход, когда подойдет срок.
Кекс ушел заполночь, закостенев телом посреди комнаты, а наш сын застлал пещерку травой, уложил поверху картонную коробку с телом, привалил к входу камень, чтобы не раскопали бродячие шакалы, распознав по запаху лакомую падаль.
Мы вернулись через три недели, и я еще долго ходил по ночам, высоко поднимая ноги, опасаясь наступить в темноте на Кекса, которого уже не было. Сколько потом предлагали собак, каких только пород – отказывался, храня память о нем.
Однолюб, что ли?..
Чуть не забыл!
У Кекса была дочь. Единственная. Звали ее Булка.
Судьба Булки мне неизвестна.
P.S.
Не закончил историю про Кекса, как заболел Тигер, собака старшего моего сына.
Красавец с тигриной раскраской по телу. С благородством стати и достоинством поступи.
Он дряхлел.
Мы беспокоились.
Уже не ел, не вставал с матраца, но услышал мой голос и вышел из комнаты, чтобы поздороваться, как обычно. Погладил его, приласкал:
– Тигруша… Тигруша ты наш… Поживи еще…
Постоял, поглядел большим карим глазом, как попрощался, ушел обратно на матрац.
Жить ему оставалось – три дня.
Сын Женя позвонил, сказал:
– Тигера нет.
Отвезли в горы, выкопали могилу в укромном месте, погладили на прощанье, всплакнули…
Рано умирают собаки.
Пешеход – священное животное…
…на улицах и дорогах.
Которого давить не полагается, однако давят и давят.
На этот раз случилось иное.
Завизжали тормоза. Пронзительно закричали за окном. Так горестно и отчаянно, что я выскочил из дома.
Стоял грузовик, перекрывая путь. Лежала на асфальте собака, сбитая колесом. Кричал мальчик лет одиннадцати, ее хозяин.
Крови на мостовой не было, нет, крови не было.
Я подогнал машину, постелил тряпки в багажнике, положил на них собаку, и мы поехали к ветеринару.
Мальчик сидел возле меня, всхлипывал, даже поскуливал – слезы текли по щекам.
Этот ветеринар был мне знаком. Лечил нашего Кекса.
Осмотрел раненую собаку, спросил:
– Как звать ее?
– Чубчик.
– Кто хозяин?
– Я, – неслышно ответил мальчик.
Ветеринар запнулся на мгновение:
– У твоей собаки перебит позвоночник. Она парализована, и это неизлечимо.
Чубчик лежал на боку, глазом косил на мальчика. По коже пробегала мелкая зыбь. От головы к ногам.
Но не скулил, нет, он не скулил.
Мы молчали. Ветеринар молчал.
Потом сказал:
– Его надо усыпить. Чтоб не мучился. Тебе решать.
Мы вышли из комнаты, оставили их наедине. Мальчика лет одиннадцати и его собаку.
Ветеринар молча курил. Я стоял рядом.
Прошло минут пять. А может, больше. Там, в комнате, было тихо.
Мальчик встал в дверях, кивнул головой.
Ехали обратно. Не разговаривали. Он уже не плакал, строго смотрел в окно.
Так, должно быть, взрослеют.
А брат написал из Москвы: "Заходила Н.‚ у нее собачка потерялась. Сидела, плакала: одна осталась, совсем никого нет..."
11.Всякое разное…
…достойное упоминания.
"Написание писем теперь такая редкость! – удивлялся мой брат. – Старомодно‚ как зажигать свечи. Почти все любят говорить, и мало кто любит слушать, а с письмами наоборот: чаще любят получать письма, чем их писать. Почему бы так?.. Письмо сто сорок четвертое".
