8 ноября 1623 года в Регистре Компании книгоиздателей была сделана запись: «Мастер Блаунт и Исаак Джаггард внесли за свои рукописи мастеру доктору Уорролу и мастеру старшине Колу мастера Уильяма Шекспира Комедии, Хроники и Трагедии… 7 шиллингов».
Книга была огромной — формата in folio, да еще и в тысячу без малого страниц! И тираж для того времени очень большой — около тысячи экземпляров. И стоила книга дорого — почти фунт.
Рукописи для нее передал Смотритель. Они были в точности, с соблюдением всех атрибутов семнадцатого века и на изготовленной тогда же бумаге, переписаны с экземпляра Великого Фолио, вытребованного в Службу из библиотеки Конгресса Соединенных Штатов Америки, и переданы издателям через актеров труппы «Слуги Его Величества»…
(так к тому времени называлась труппа Бербеджа)…
Джона Хеминга и Генри Конделла. Актерам же рукописи вручили граф Пембрук (сын Мэри Сидни-Пембрук Уильям) и его друг граф Монтгомери. Они не были Игроками. Они просто выполняли просьбу (или волю) матери Уильяма.
На отдельном листе в книге был помещен список актеров труппы, который открывал Шекспир. Имя актера Шекспира было написано с теми тремя «лишними» буквами, которые превращали его в Потрясающего Копьем.
Надо ли говорить, что сделано это было намеренно!
На этом Смотритель (и его начальство) счел Проект завершенным. Почти. Он еще трижды накоротке возвращался в Лондон в тридцать втором, шестьдесят третьем и восемьдесят пятом годах. Он не объявлял никому о своих появлениях…
(да и кому объявлять-то? Уже в шестьдесят третьем никого из его знакомых не было в живых)…
он лишь проверял: вышли ли вовремя в свет Третье Фолио, Четвертое и Пятое.
Вышли.
Механизм Игры, запущенной в пятьсот девяносто третьем году, действовал исправно…
А тогда, в июне двенадцатого, они съездили в Бельвуар, навестили больного Роджера Мэннерса, пробыли там два дня и уехали в Лондон. Через малое время после их визита Роджер скончался, но графа Монферье на похоронах не было. Саутгемптон писал ему во Францию, в Лангедок, но почта шла долго, разве успеешь!
Смотритель не избавлялся от своего дома до последнего: до двадцать третьего года, до выхода Великого Фолио. Два или три раза в год он появлялся там и встречался с друзьями. А в тот вечер, когда они все вернулись из Бельвуара и граф Монферье ночевал в доме, он нашел у себя в спальне на подушке конверт со знакомым корявым почерком.
Крикнул Кэтрин:
— Откуда это здесь?
— Три дня назад мистер Шекспир занес, — ответила постаревшая, но по-прежнему быстрая и бодрая помощница графа. —
Вы тогда, помнится, разминулись, ваша светлость. Вы с утра уехали к его светлости графу Саутгемптону, чтоб, значит, вместе отправиться в Бельвуар к его светлости графу Рэтленду, а мистер Шекспир заходил попрощаться и конвертик-то оставил. Я его вам на постель положила. Я что-то неправильно сделала?
— Все правильно, — ответил Смотритель. — Спасибо, Кэтрин.
Они разминулись.
Смотритель мог хотя бы попрощаться с… с кем?., с Объектом?., с подопечным?., с другом?.. С тем, с другим, с третьим. А еще точнее — с частью собственной жизни. Ибо каждый Объект каждого Проекта Службы — частичка жизни Смотрителя, а Уилл Шекспир — слишком большая часть, чтоб автоматически, как и положено спецам Службы, вычеркнуть ее не из памяти, но из души.
А Смотритель чересчур сентиментален, это его недостаток.
Хотя почему чересчур? Ведь он мог потешить свою сентиментальность и доскакать верхом до Страдфорда…
(дорога-то недлинная)…
повидаться с объектом-подопечным-другом: за почти четыре года до смерти Уилла хоть раз-то мог бы?.. А не стал. Значит — отличный специалист, Служба должна гордиться.
Она и гордилась…
Смотритель разорвал конверт и вынул оттуда лист. Развернул его. Там был сонет. И надпись сверху: «Напамять другу Франсуа».
«На память» было написано с ошибкой — вместе.
А сонет звучал так:
«Ты лучше за меня Фортуну побрани… виновницу моих проступков в оны дни… мне давшую лишь то, что волею бессмертных… общественная жизнь воспитывает в смертных… Вот отчего лежит на имени моем… и пачкает его клеймо порабощенья… как руку маляра, малюющего дом!.. Оплачь и пожелай мне, друг мой, обновленья… и — лишь бы обойти заразную беду… готов, как пациент, и уксусом опиться… причем и желчь вполне противной не найду… и тягостным искус, лишь только б исцелиться… Ты пожалей меня, и будет мне — поверь… достаточно того, чтоб сбросить груз потерь»[.
