Быстрым, как молния, движением девушка сорвала с головы коленкоровый платок.
Я заметил, как сильно дрожали ее руки.
— Извините… я совсем забыла, что в утреннем наряде щеголяю.
Глаза ее сверкнули. Губы тронула тревожная усмешка.
Черная женщина, «Анфисушка», явилась и доложила, что «сама» извиняется, что за недомоганием не может их принять.
— Ничего-с, в следующий раз завернем! — проговорил Путилин.
Когда мы вышли, он обратился к Вахрушинскому:
— Вот что я вам скажу: дело ваше далеко не легкое. Однако надежды не теряйте. Помните только одно: вашего сына надо как можно скорее отыскать. Он в серьезной опасности.
Возвращаясь к себе, Путилин был хмур, задумчив.
— Белый или черный… черный или белый… Гм… гм… — вылетали у него односложные восклицания.
Я не говорил ни слова. Я знал привычку моего гениального друга говорить с самим собой.
— Скажи, пожалуйста, — вдруг громко обратился он ко мне, — тебе никогда не приходила мысль, что черный ворон может обратиться в белого голубя?
Я поглядел на Путилина во все глаза.
— Бог с тобой, Иван Дмитриевич, ты задаешь такие диковинные вопросы…
ПУТИЛИН — МОСКОВСКИЙ ГАСТРОЛЕР
На другой день около четырех часов ко мне приехал Путилин. В руках он держал чемодан, под шубой я заметил дорожную сумку через плечо.
— Я не мог предупредить тебя раньше, потому что был занят по горло. Если тебе улыбается мысль совершить со мной одно путешествие…
— Куда?
— В Москву. Но торопись. До отхода поезда остается немного времени.
Я наскоро уложил чемодан, и через час мы уже сидели в купе первого класса.
Утомительно долгой дорогой (тогда поезда ходили куда тише, чем теперь) Путилин не сомкнул глаз. Просыпаясь, я заставал его за просматриванием каких-то бумаг-донесений.
Откинувшись на спинку дивана, он что-то бормотал про себя, словно заучивая нужное ему наизусть.
— Ты бы отдохнул, Иван Дмитриевич, — несколько раз обращался я к нему.
— Некогда, голубчик! Надо зазубрить особую тарабарщину.
— Скажи, мы едем по этому делу — таинственному исчезновению сына миллионера?
— Да. Ах, кстати, я забыл тебе сказать, что сегодня по этой дороге, но ранее нас, проследовали знакомые тебе лица.
— Кто именно? — удивился я.
— Старший приказчик Вахрушинского и красавица в бархатном сарафане с белым платочком на голове.
— Как? Откуда ты узнал это?
Путилин расхохотался.
— Прости, ты говоришь глупости! Ты вот называешь меня русским Лекоком. Какой же я был бы Лекок, если бы не знал того, что мне надо знать?
— И причина их внезапного отъезда?
— У первого — желание как можно скорее спасти от опасности своего молодого хозяина, у второй… Как бы тебе лучше объяснить?.. Ну, загладить промах с белым коленкоровым платочком, что ли…
— Стало быть, этот приказчик будет помогать тебе в деле розыска молодого Вахрушинского?
— О да! И очень… — серьезно проговорил мой гениальный друг, этот великий русский сыщик. — А теперь не мешай мне, спи.
Сквозь полудремоту, овладевавшую мною от мерного покачивания поезда, до меня доносилось бормотание Путилина: «По пиво духовное», «По источника нетления».
«Что за чертовщину несет мой знаменитый друг?!» — неотвязно вилась около меня докучливая мысль.
Подъезжая к самой Москве, Путилин мне сказал:
— Из многих дел, свидетелем которых ты был, это — одно из наиболее опасных, если меня не разорвут в клочки, я окончательно уверую в свою счастливую звезду.
К моему удивлению, лишь только подошел поезд, нас встретил Х., любимый агент Путилина.
Путилин что-то отрывисто его спросил, и мы вместе поехали в гостиницу, оказавшуюся чрезвычайно грязным заведением для приезжающих и находящуюся на одной из окраин тогдашней допотопной Москвы.
— Почему тебе пришла фантазия остановиться в таком вертепе? — спросил я Путилина.
— Так… надо, — ответил он.
Несмотря на то что был уже вечер, он отправился куда-то с агентом Х. и вернулся далеко за полночь.
Под поздний вечер второго дня нашего пребывания в Москве (в течение всего этого времени Путилин почти не бывал дома) он вытащил чемодан и, порывшись в нем, вынул из него какую-то странную одежду.
— Надо, доктор, чуть-чуть преобразиться. Сегодня мне предстоит весьма важное похождение.