Пьер крепче прижимает меня к себе и ближе притягивает плачущую Эмму. Мы долго и горестно плачем, потому что эта прекрасная женщина была отобрана у нас слишком рано.
Эта часть службы длится не более получаса, и как только гроб опущен и последние слова сказаны, все друзья Бронвин подходят пожелать мне всего самого наилучшего в последний раз, прежде чем уйти.
Во второй половине дня солнце ужасно печет, и в итоге остаемся только я, Эмма и Пьер.
Эмма сидит на идеально ухоженной, пышной темно-зеленой траве со скрещенными ногами. Ее прекрасные щечки покраснели из-за непрекращающегося потока слез, и она крепко прижимает к себе плюшевого мишку.
— Я пойду и подгоню машину, — говорит Пьер, замечая, как я наблюдаю за Эммой.
— Хорошо.
Он наклоняется и целует меня, прежде чем тихо уйти.
— Эмма, — говорю я, садясь рядом с ней на траву. Моя юбка слишком высоко задирается на бедрах, но этого никто не видит, поэтому мне все равно. Я нужна своему ребенку, и я буду рядом с ней.
— Все было так же, когда папа умер, — говорит она, а крупные слезы продолжают катиться по ее щекам.
— Знаю, солнышко. Это трудное время.
Она поворачивается ко мне, ее глаза красные и мокрые из-за пролитых слез.
— Я не хочу, чтобы Бог забрал и тебя, мамочка. — Она наклоняется и обнимает меня изо всех сил.
— Я тоже надеюсь, что Бог меня не заберет. — Я обнимаю ее и целую.
— Что, если ты заболеешь, как и бабушка. Кто будет присматривать за тобой, пока я буду в школе? — ее вопрос такой искренний и невинный.
— Я буду, — говорит Пьер, стоя позади нас. — Я буду присматривать за твоей мамой и за тобой, потому что так делает семья, Эмма. Мы присматриваем друг за другом и никогда не отпускаем.
Мы с Эммой поворачиваемся, чтобы увидеть, как Пьер в своем костюме становится на колени на траву.
— Хорошо, — говорит Эмма, легко принимая его слова, затем встает и оборачивает свои руки вокруг его шеи.
Пьер встает и предлагает мне свою руку. Когда наши ладони соприкасаются, это ощущается таким правильным, что оглушительные искры проходят сквозь все мое тело. Слова Пьера о семье и вечности оседают глубоко во мне. Он убежден, что мы должны быть семьей. Он уверен, что мы принадлежим друг другу.
И вдруг мой собственный луч солнца прорывается сквозь сумерки моей души. Вся тьма тает, все мои так называемые «правила» рушатся, и я остаюсь совершенно обнаженной и неприкрытой — готовой, наконец, принять драгоценный дар, который Пьер пытается вручить мне.
— Пьер, — говорю я, и в прикосновениях наших рук ощущается сейчас нечто большее.
— Oui? — он поворачивается, чтобы посмотреть на меня. В его серых глазах отражается неистовая сила.
— Я люблю тебя, — наконец, признаю я, когда последний кирпич неуверенности рушится, а тяжелый туман мучений рассеивается.
Пьер с трудом сглатывает.
— Я знаю, — говорит он.
А затем его взгляд становится дерзким, и он захватывает мои губы поцелуем, показывая мне, что он — мое будущее, а я — его.
Прошло три недели с похорон Бронвин, и две после предварительного заседания суда для мистера Рукоблуда.
Оказывается, это не первое его подобное обвинение. В прошлом году на рождественской вечеринке он совершил подобное с коллегой, с которой работал в одной фирме. Она выдвинула обвинения, но так как это было его первое нарушение, суд решил, что всему виной слишком большое количество алкоголя, поэтому его просто оштрафовали и отпустили.
Но не похоже, что в этот раз ему все так легко сойдет с рук. Дата суда назначена на февраль, и я надеюсь, что он получит наказание, которого заслуживает.
— Холли, — говорит Ангус, когда я вхожу в его кабинет. — Как ты себя чувствуешь?
Я сажусь в кресло напротив него и скрещиваю ноги, а затем складываю руки на коленях.
— Было тяжело, но сейчас все в порядке.
— Полагаю, вы с Пьером… — он недоговаривает.
— Мы? — уточняю я, приподнимая брови, а сама выпрямляю спину, провоцируя его перейти на личное.
— Вместе? — его голос звучит так, будто он надеется, что я скажу «нет».
— Поскольку он больше здесь не работает, это не имеет никакого отношения к моей работе.
— Да?
— Другими словами, это все еще не твое проклятое дело, Ангус. — Я встаю и разглаживаю складки на своих брюках. — Что-нибудь еще? — спрашиваю, улыбаясь, в то время как сама поправляю пиджак.
