Сменяя друг друга, Михаль с Дмитрием поочередно обкопали пень, обчистили землю по краям, и пень — широкий, ровный, словно стол, — казалось, у всех на глазах приподнялся, вырос из земли сантиметров на пять-десять. Михаль ковырнул его прутьям:
— Видите, как пилили? Вкруговую, по частям, ручными пилами.
— Все-то ты знаешь, — позавидовал Дмитрок.
— Я что, никогда не пилил с отцом? Вот оттуда и знаю: если руками пилишь — пень ровный, а бензопилой — абы как.
Михаль подспудно ждал, что Борис Григорьевич похвалит его за наблюдательность, поддержит, но учитель как и не слышал парней. Он хоть и не работал лопатой, но устал, казалось, больше парней. Глядя, как они хлопотали вокруг пня, учитель каждый раз прикладывал ко лбу и без того давно мокрый платок.
— Друзья мои, нам и так сегодня очень везло, даже не верится, — взволнованно сказал он. — И все равно так будет обидно, если сейчас постигнет разочарование! Я вот думаю: а вдруг француз не закопал карту в корнях, а спрятал в сухую дуплянку в стволе? А ствола давно нет.
— Я на месте француза тоже не стала бы копаться в земле, — сказала Катя. До этого она тихонько стояла в стороне, ссутулившись, но не жаловалась ни на дождь, ни на холод.
— Тогда бы люди, спилили дерево, обязательно проверили бы все дупла, — не согласился Дмитрок, — и нашли бы карту. Это же интересно, как удержаться, чтобы не залезть в дупло? А если бы карта нашлась, все знали бы об этом, и в музее было бы, и в книжках написали бы.
— Логично! — засмеялся Борис Григорьевич. — Да, часто бывает, что дупло расположена низко, у самой земли, и ведет под землю, так что ему, может, и копать не пришлось. Только что гадать? Сейчас все узнаем. Давай, Михаль, с Богом…
Михаль осторожно, аккуратно, впритык с пнем, по сантиметрам начал протыкать землю, стараясь вгонять острый прут на всю длину. Учитель с Катей молча следили за ним, Дмитрок давал советы:
— Не торопись… Аккуратнее… Отступи подальше от пня, чего ты к нему прилип…
— Не учи ученого. Корни мешают…
— Проверь под корнями.
Вдруг Михалова рука застыла. Сидя на корточках, парень снизу вверх посмотрел на Бориса Григорьевича, сказал удивленно:
— Здесь. Борис Григорьевич, ей-богу, здесь!
— Осторожнее, только осторожнее, Михаль, — еще больше разволновался учитель. — Сосуд может быть глиняный, доставай очень аккуратно, по миллиметру, чтобы не повредить!
Михаль быстро разгреб мягкую землю, полную трухи и щепок. Вот ухватился за что-то пальцами, покачал, чтобы легче вышло. Из гнилого, ветхого корня, чавкнув, словно прощаясь с этой землей, в которой провел столько десятилетий, появился небольшой сосуд с узким горлышком.
— Ваза!
Михаль подал вазу учителю, сам, не поднимаясь, начал шарить в ямке пальцами, углублять ее, подкапывать прутом. Он надеялся, что это только начало и здесь, под пнем, еще полно ценностей.
Борис Григорьевич отнес вазу до межи, вырвал пучок травы, бережно счистил с сосуда землю.
— Ух ты! — выдохнул Дмитрок.
У Кати тоже от восторга светились глаза. Она протянула руку и слегка постучала по вазе ногтем. Или только послышалось, или действительно ваза вдруг зазвенела — еле слышным, тонким, чистым звоном, словно передала нынешним своим хозяевам привет из самых глубин далекой старины…
Подошел Михаль, вытирая руки о штаны.
— Нет ничего более, — и тоже застыл, пораженный. Показалось, даже посветлело вокруг от красоты этого создания обычных рук человеческих. Ваза мягко отливала цветом синей фарфора, по синему — мелкие золотые звездочки. Обычная овальная форма и тонкая шейка, расширяющаяся кверху. Но было в этой простоте формы и обыденности цвета что-то загадочное, даже величественное, как бывает загадочным и величественным привычное небо, если оно после ясного дня начинает синеть и расцвечиваться золотыми звездами. Кем эта ваза сделана? Чьи палаты украшала? Какие руки трогали ее, какие цветы в нее ставили?..
