Первая неделя работы на заводе показалась мне кромешным адом. Вставать нужно было в половине пятого утра, а в 6.00 уже стоять на конвейере. С непрерывно двигающейся ленты с чудовищным постоянством сходили упаковки йогуртов, их надо было складывать на поддоны. Ежедневно приходилось грузить десятки тонн. Рабочая смена продолжалась двенадцать часов с пятнадцатиминутным перерывом на завтрак и получасовым на обед. Работали здесь в основном арабы.
Я с нетерпением ждал единственного выходного, чтобы как следует выспаться и дать отдохнуть сильно болевшей спине. Борька звал на рыбалку, но я отказался; у меня была только одна мечта — глубокий, восстанавливающий сон. И вот я наконец завалился в кровать, вытянул ноги, закрыл глаза и увидел
Третий сон
Сначала снились чудовища — лязгающие заводские машины, изрыгающие яркие пластиковые упаковки. Но потом железные монстры отступили, кошмарные видения прекратились и мне показали теперь уже настоящий сон.
Я в Питере. На улице монотонный дождь, небо серое, настроение грустное — северный сплин. Сижу в кафе. Передо мной рюмка коньяка, чашка кофе, в пепельнице догорает сигаретный окурок. Пить не хочется. Грустно, но грусть сладкая, приятная. Предвкушаются приключения. Дверь в кафе открывается и забегает мокрая, как курица, девчонка. Может, и не девчонка, может, ей лет сорок уже, не важно это. Она тощая, темные волосы небрежно собраны в хвост, на теле есть татуировки, во сне я их не вижу, но точно знаю — они есть, да и вообще вся она хулиганистая какая-то, на Гавроша смахивает. Она кидает рюкзак на стул рядом со мной, заказывает кофе и в ожидании его нервно курит, с интересом и в упор рассматривая меня. Через несколько минут мы, не дождавшись кофе, уже мчимся в такси на Петроградскую, где у меня якобы снята комната в коммуналке.
Ленка (а может быть, Наташка) сидит рядом со мной на заднем сиденье автомобиля. Мы жадно целуемся, руки наши изучают на ощупь половые органы друг друга. Меня радует, что волосы на ее лобке пострижены, и пизда у нее влажная. Здоровая, истекающая соками, узкая пизда (я палец уже туда засунул, проверил). «Водила» с завистью поглядывает на нас в зеркало, на сиденье рядом с ним лежит наша сумка, в ней свежая парная свинина, несколько бутылок вина, мягкий хлеб, зелень. Мы едем пить и трахаться!
На Петроградке мы, не снимая мокрых курток, проходим в кухню, кидаем на раскаленную сковородку крупнопорезанное мясо, символично его обжариваем, внутри остаются кровь и сок. Хлеб мы разрываем руками — так вкуснее. Зелень едим целыми пучками, вино пьем прямо из бутылок. На ужин уходит десять минут, потом мы падаем в кровать.
Секс — это не слюнявые, нежные поцелуи. Неуверенные мягкие поглаживания не прокатывают во время настоящей, искусной ебли. Секс — это важнейший, серьезнейший процесс, и подходить к нему нужно ответственно и честно — всего себя отдавать, и душу, и тело. Ну и от партнерши, конечно же, забирать всю ее энергию. Во время этого таинства (секс я имею в виду) совершенно недопустима обывательская пошлость. Никаких сюси-пуси, никаких «Зайчиков» и «Котиков». Хуй должен называться хуем, пизда — пиздой. Мат ведь является мощнейшим эрогенным средством. Хуй — это очень коротко, точно, красиво звучит, сексуально: хуй! Слово «пизда» не менее прекрасно, а всякие эрзацы типа — фаллос, половой член, вагина, женский половой орган — это стерильные, невыразительные наборы букв. И совсем уже дикое название — пися… Что еще за пися?! Как будто это самая важная функция половых органов — писать.
Ну так вот, наеблись мы с Ленкой (условно я ее так называю, во сне не было конкретизации имени), покурили впервые за несколько часов, допили вино и завалились спать. Утром никуда не нужно вставать, никакого молочного завода не существует, да и сам Израиль показывают только по телевизору. Утром мы с Ленкой проснемся, будем долго валяться в постели, курить, пить кофе, а потом вылезем в город, сходим на фотовыставку, просто поболтаемся по улицам.
Но тут проклятый, ебаный, сучий, педерастический будильник зазвонил — 4.30 утра. Поднялся я с кровати, ополоснулся под душем и поехал на конвейер, на каторгу…
