Потом уже мы с Ингой почти каждый день гуляли по Питеру и везде занимались сексом: на крыше Петропавловки, под Литейным мостом, в последнем поезде метро, в туалете Театра Комедии имени Акимова. Особенно нам нравилось ездить в переполненных субботних электричках. Мы заходили на площадку, соединяющую вагоны, я вставал на ее середину и фиксировал руками двери обоих тамбуров, а Инга в это время страстно делала мне минет. В тамбурах, в метре от нас находились дачники со своими тележками и коробками, они и не догадывались, что у них под боком двое молодых людей занимаются сексом. Нас это еще больше возбуждало.
Мы с Ингой были молодыми и не думали о будущем. Нам просто было хорошо вместе. Инга училась нормально, все успевала. Я же совершенно забросил институт, и не удивительно, что вскоре меня оттуда отчислили. За академическую неуспеваемость.
«Ну и фиг с ним, с высшим образованием», — подумал я и решил, что лучше буду зарабатывать деньги. Стану крупным бизнесменом, а не жалким докторишкой с нищенской зарплатой. Внутренний голос иногда говорил мне: «Дурак, восстановись в институте, выучишься, образованным человеком станешь». Буйная фантазия, подыгрывая этому здравомыслящему внутреннему голосу, рисовала в моем мозгу такую соблазнительную картинку.
Операционная. Она ярко освещена. Все стерильно. В центре стою я — светило российской медицины, рядом суетятся ассистенты. В операционную въезжает каталка, на ней в предсмертной агонии бьется за жизнь человек. Ему моментально дают наркоз. В руке у меня скальпель. Все замирают, никто не дышит. Я делаю первый надрез, начинаю сложнейшую операцию, бросая ассистентам короткие, как выстрелы, команды. В стерильной комнате незримо присутствует Бог. Он наблюдает, как я спасаю его творение. Несколько часов я борюсь со Смертью, полосуя ее скальпелем, уничтожая. Я намного сильней и умнее этой старой суки, принимающей разные обличья — рак, инфаркт, цирроз печени. Но Смерти меня не сбить с толку, не запутать. Я распознаю ее и безжалостно вырезаю стальным лезвием, потом с отвращением бросаю в никелированный таз. В очередной раз торжествует наука — в моем лице. Больной спасен.
— Зашивайте! — командую я ассистенту. Снимаю перчатки и ухожу с поля боя. Я опять победил.
Привлекательная картинка для молодого максималиста, но все это уже сотни раз блестяще проделывал мой отец. У меня вряд ли получится лучше, чем у него, а хуже нельзя, тогда смысла нет. Поэтому принимаю бесповоротное решение: врачом я не буду, тем более что меня мутит при виде крови, сочащейся даже из порезанного пальца, какая уж тут хирургия… Психиатром мне тоже уже расхотелось становиться.
* * *
Поскольку я перестал быть студентом, родители прекратили финансовую поддержку. Надо было срочно устраиваться на работу.
Я решил освоить для начала профессию кочегара. Эта работа прельщала меня своим графиком — сутки через трое, зарплата при этом была вполне приемлемой. Три положенных выходных я планировал использовать для раскручивания собственного бизнеса, какого — пока еще было не ясно. Я поделился своими планами с Ингой.
— В общаге живет один очень деятельный парень, его тоже недавно отчислили. Попробуй поговорить с ним, — посоветовала Инга.
— Как его зовут? — спросил я.
— Александр Урмац, но в общаге он известен как Саша Македонский. Живет в сорок четвертой комнате.
— А при чем здесь Македонский-то? — удивился я.
— Он опоздал на вступительные экзамены, но уговорил приемную комиссию выслушать его и сдал все за один день, — восхищенно сообщила Инга. — Ректор был очень удивлен и сказал, что Урмац, как Александр Македонский — «Пришел, Увидел, Победил». Так и прижилось это прозвище.
Я отправился в сорок четвертую комнату искать знаменитого Македонского. В комнате его не оказалось. Соседи тоже были не в курсе местонахождения неуловимого Урмаца.
Возвращаясь в Ингину комнату, я услышал разговор шедших мне навстречу студенток.
— Этот Македонский совсем обнаглел, надо идти к коменданту жаловаться, — возмущенно говорили они между собой.
— Простите, вы не подскажете, где можно найти этого пресловутого Македонского? — обратился я к негодующей парочке.
