– ...не возьму ли я её на своё попечение? – уточнил Дроссельмейер.
– Кхм... да. – Полисмен откашлялся. – Мы бы с вами ещё раньше связались. Но ваш камердинер сообщил, что вы уехали в экспедицию до самого Рождества.
– Ужасно, просто ужасно, – снова пробормотал Дроссельмейер скрипучим голосом. – Такая трагедия! Я много лет пользовался услугами их мастерской. – Старик полистал счетоводную книгу. – Мастер, бывало, говорил, что только благодаря таким заказчикам, как я, которые ценят красоту старых механизмов, его мастерская и продолжает работать в нынешнем изменчивом мире.
– То есть вы были близкими друзьями? – гнул своё высокий констебль.
– Да, можно сказать и так, – отозвался Дроссельмейер. – Родители девочки были куда более сведущи в своём деле, нежели большинство их собратьев по профессии. И только у них в мастерской – в одном-единственном месте во всём Лондоне – продавались инструменты, необходимые для моих изобретений.
– Ах, значит, вы изобретатель? – хихикнул краснощёкий полисмен. – И что же вы там такое создаёте в стенах своего замка? Какого-нибудь монстра под стать Виктору Франкенштейну?
Дроссельмейер недовольно покосился на него:
– Я действительно был очень привязан к родителям Мари. Я даже работал вместе с её отцом над несколькими общими проектами. Но ребёнок... мне никогда даже в голову не приходило... У неё в самом деле никого больше нет?
Мари с интересом прислушивалась к разговору. Дроссельмейер устремил на неё единственный, не закрытый повязкой глаз, и девочка уткнулась лицом в сумку и ещё крепче прижала к себе куклу.
– А что с ней будет, – спросил Дроссельмейер, – если родственники так и не отыщутся?
– О «если» речи не идёт, – шмыгнул носом краснощёкий констебль. – Мы уже всё перепробовали и всё обыскали. Ей прямая дорога в приют.
– Говорите тише, – укорил Дроссельмейер. – Она же не глухая.
– Да какая разница, – отозвался высокий констебль, чуть понизив голос. – Реджинальд прав. Вы были нашей последней зацепкой. Скотленд-Ярд больше не может её содержать. Мы сдадим её в приют ещё до ночи. – Он оглянулся на Мари и вздохнул. – Жалко, конечно. Терпеть не могу такого рода задания в это время года. Грустно, ужасно грустно. – Он поманил Мари рукой: – Пойдём, детка. Полезай-ка обратно в карету.
Плечи девочки поникли. Что такое сиротский приют, она не знала, но, судя по выражению лиц полисменов, наверняка ничего хорошего её там не ждёт. Она побрела назад по глубокому хрусткому снегу; ботиночки её разъезжались на обледеневшей дорожке. Проходя мимо Дроссельмейера, она поскользнулась и упала прямо в сугроб. Мороз пробирал насквозь даже сквозь плотные чулочки.
– Осторожно, дитя. – Дроссельмейер помог ей подняться на ноги. – Кости починить куда труднее, чем механизмы. – В глазa ему блеснул металл: из сумки свисали карманные часы. На их оборотной стороне красовалась гравировка: витиеватая буква «Д».
Дроссельмейер взял часы в руки, осторожно открыл крышку и рассмотрел неподвижные крохотные стрелки внутри.
– Я помню, как подарил эти часы твоему отцу, – сказал он. – В благодарность за помощь при починке старинных стоячих часов – ох и возни же с ними было!
Дроссельмейер внимательно глядел в глаза девочке. Мари, сама нe ведая почему, не отвела взгляда. Отчего-то у неё вдруг сделалось спокойно на душе. В конце концов, Дроссельмейер – последний, кто хорошо знал её родителей. Наверное, он подумал о том же.
Старик завёл карманные часы и вернул их Мари. А затем взял её крохотную ладошку в свою широкую, надёжную руку.
– Да идём уже! – раздражённо буркнул констебль Реджинальд. – Карета ждёт.
– В том нет нужды, – обронил Дроссельмейер, не выпуская ручонки девочки.
– Но я же вам объяснил, – настаивал высокий констебль. – Мы больше не можем держать её в Скотленд-Ярде.
– Ну что ж, – Дроссельмейер приветливо улыбнулся Мари. – Значит, её новый дом будет здесь.
* * *
Минуло несколько дней, и настало рождественское утро. Маленькая Мари, в простеньком, но милом рождественском платьице, сидела за завтраком и за обе щеки уплетала овсянку. Молочную, с пылу с жару, прямо как у мамы.
