Следующий роман «Не умирай прежде смерти» — на сегодняшний день моя самая главная проза. Ни в каком другом произведении я так не исповедовался перед читателем.
Волею судеб я стал участником исторических событий во время трех августовских дней 1991 года, и затем — неожиданно сам для себя — стал одним из героев собственного романа об этих событиях.
Получился исторически-лирический роман.
Я написал его изнутри событий, а не отходя от них на респектабельную дистанцию. Конечно, «большое видится на расстояньи». Но что-то можно увидеть и запомнить только «лицом к лицу».
Читатели, слишком политизированно воспринимающие этот роман, ошибались, ибо самым главным в нем все-таки была линия любви сибирской скалолазки — Лодки и великого футболи-ста — Лызы, и линия следователя Степана Пальчикова. Именно это разглядело в нем жюри престижной итальянской премии имени Джованни Бокаччио, назвав его лучшим романом 1995 года.
Как и у поэзии, у моей прозы две основные переплетающиеся темы любовь и политика. Политика очень часто убивает любовь, удушает ее. А скольких любящих людей убила политика, превращаясь в самый свой страшный образ — в образ войны. Как превратить политику из циничной игры людьми в любовь? Возможно ли это? Вот что мучает меня.
В этот однотомник я включил пока так и не осуществленный сценарий «Конец мушкетеров», который когда-то уже был почти запущен в производство, и я мечтал сняться сам в роли д'Артаньяна. Сценарий этот долго бродил по киностудиям мира, и, может быть, это подтолкнуло к появлению нового варианта «Человека в железной маске». Но мой сценарий, как вы увидите, был во многом другим и остро ставил проблему беззастенчивого использования во все времена талантливых людей, какими когда-то были и эти три мушкетера, гонявшиеся за чьими-то бриллиантовыми подвесками.
Наверно, поэтому я долгое время не мог не только поставить, но даже напечатать этот сценарий в Советском Союзе.
Однотомник завершается документальным рассказом о том, как КГБ хотел использовать любовь одной женщины ко мне, пытаясь сделать ее своей постоянной осведомительницей.
Джону Стейнбеку когда-то очень понравилась глава о похоронах Сталина из моей «Преждевременной автобиографии», и он шутливо предсказал мне, что в энциклопедиях двадцать первого века меня будут называть знаменитым прозаиком, который начинал в двадцатом веке как поэт.
Конечно, то немногое, что я сделал в прозе, еще не дает оснований для этого. Увы, я постепенно становлюсь одним из старейших поэтов России. Но, к счастью, как прозаик я еще молод, и, надеюсь, в прозе у меня еще есть способности и пространство для неожиданных движений.
ЕВГЕНИЙ ЕВТУШЕНКО
5 июня 1998 года, Переделкино
Его мать была продавщицей газированной воды.
Она вечно боялась, что ее ограбят, и ежедневно к двенадцати ночи он должен был приходить к ее голубой тележке у кинотеатра «Форум» и сопровождать с выручкой домой.
Ему было десять лет, но как-никак он был хоть и маленький, но мужчина. С ним ей было спокойней.
Правда, она доверяла ему нести только бидон со слитым из стеклянных колонок сиропом и стаканы, а выручку она несла все-таки сама в небольшом кожаном бауле.
Когда они приходили в комнатку на Четвертой Мещанской, она ставила чайник на электро-плитку и начинала считать деньги. Деньги были разные: деньги-новички и деньги-инвалиды. Крупных бумажек у нее было мало. Сторублевки выглядели величаво, как осетры среди многоликой плотвы пятерок, трешек, рублей.
Его обязанностью было считать мелочь. Он составлял из монет аккуратные стройные столбики — в каждом столбике было на рубль мелочи.
Раньше это занятие нравилось ему, но когда превратилось в обязанность, нравиться перестало.
Однажды утром я зашел к его матери, чтобы занять десятку до завтра. Мальчик подклеивал рваные рубли. Увидев меня, он покраснел.
— Денег стыдится, — сказала мать — Не понимает, сколько в них пота вложено. Ничего, жизнь объяснит ему, что такое деньги.
И сунула мне десятку. Взаймы она всегда давала только заклеенные деньги.
Мальчик втайне радовался, видя наступление автоматов на редеющую армию продавщиц газированной воды. В самом раннем детстве он мог часами простаивать около голубой тележки, глядя, как в граненые стаканы с шипением бьет струя, рождающая веселые серебряные пузырьки.
