Конечно, она волновалась. И он тоже. Но чему быть, того не миновать, и вряд ли стоит тянуть время, полагая, что кому-то от этого станет легче. Пропади все пропадом, находясь рядом с ней, он почти никогда не выходит из состояния возбуждения. До чего же глупо, в его-то годы!
Вот положеньице! Взглянул бы кто-нибудь со стороны – она стоит в одном конце комнаты и разглядывает столбик кровати, он тайком кидает на нее взгляды из другого угла – ни дать ни взять два сконфуженных подростка.
Откровенно говоря, она не красавица. В жизни ему не понять, где таится в ней эта… эта изюминка. Но как-то она все-таки проявляется, в незаметных мелочах. Хотя бы в том, как она вздергивает подбородок. Или как пружинит и переливается копна ее волос. Или как взгляд ее, сначала ласковый, становится серьезным, и вдруг в глазах зажигаются искорки смеха.
А главное, что он чувствует рядом с ней. Тепло, уют и безмятежность. Она принимает его таким, каков он есть, без объяснений.
Обойдя вокруг кровати, он подошел к ней и взял связку из нанизанных английских булавок, приколотых к отвороту ее халата.
– Великолепное украшение. Если не сказать больше.
– Это на всякий случай. По крайней мере, я всегда знаю, где их найти.
– Кстати, о пожарном случае. Тебе не стоит беспокоиться. По крайней мере, насчет меня, я тебя не подставлю. Если бы я хоть чуть сомневался, дело не приняло бы такого оборота.
– Знаю, Джейк. Насчет меня тоже.
Столкнувшись с бесцеремонностью и эгоизмом Уолта, она дала себе зарок держаться поосмотрительней. Но в этот вечер хозяйкой положения она уже не была.
– Джейк, у меня уже давно никого не было. Ты, наверное, также догадываешься, что я, ах, – она откашлялась, – я никогда не была особенно хороша в этом деле, – выпалила она.
– Ты уже говорила это о танцах, – напомнил он, и лукавая улыбка заиграла в уголках его глаз.
– Да, и разве я была не права?
– Думаю, вдвоем мы бы неплохо справились, – хмыкнул он, развязывая кушак на ее халате. – Вот только подкуем наши тапочки, и все.
Она с трудом сглотнула и закрыла глаза: будь что будет.
– Просто я боюсь тебя разочаровать.
– Позволь об этом мне судить самому.
Он провел по ней руками, и халат тихо сполз на пол.
– Этого я и боялась. Что ты будешь судить, – сказала она, срываясь на нервный смех. Судить, находить ее недостатки. Опять все сначала.
Когда его губы коснулись ямочки на шее, у нее подогнулись колени. Джейк обхватил ее за талию и, не выпуская из рук, уложил на кровать. Она вся напряглась, боясь шевельнуться и даже дышать. Лицо Джейка, нависшее над ней, казалось незнакомым. Точно суровая, неприступная маска, высеченная из камня.
Ошеломленная стремительностью происходящего, Либби без сопротивления покорилась, а он гладил ее тут, целовал там, ласкал так, что в них обоих пробудился вулкан нежности и страсти.
О, какое блаженство, в это невозможно поверить! Я не в силах устоять.
Но вслух у нее прорывалось только возбужденное дыхание, то глубокое, то учащенно-жадное.
– Джейк, что ты… Джейк!
– Тише, милая, я хочу, чтобы ты расцвела.
О, никогда в жизни она не испытывала такого наслаждения!
Распалившись так, что забыла обо всем на свете, Либби приподняла голову и взглянула на то, что он с ней делал.
И лучше бы этого не видела. Если поцелуи и ласки разжигали в ней пламень, то, созерцая, как его загорелые мозолистые руки блуждают по ее уязвимому телу, она добавляла масла в огонь.
– Помоги мне, – приказал он хриплым голосом.
– Помочь, но как? Джейк, прости, я не знаю как. Я все делаю не так.
– По крайней мере, сними с меня эту чертовщину, – прорычал он, заставив ее снова поднять голову. Либби увидела, что одеяло с изображением динозавра до сих пор болтается у него на поясе, точно хомут. Ее губы задрожали. – Только засмейся, и ты пожалеешь, – предупредил он, и стоило улыбке промелькнуть у нее на лице, как он ласково впился зубами ей в шею, правда, жалеть ей об этом не пришлось.
Путем совместных усилий им, наконец, удалось вызволить его из пут. К этому времени Либби значительно осмелела и глядела во все глаза на то, как он наслаждался ее телом, вкушая эротический букет из запаха мыла, сухих духов, пахнущих лавандой, и еще более пьянящего аромата сладострастия.