Юноше хочется остаться одному. Кругом во дворе все сияет под летним солнцем, в саду птицы переговариваются друг с дружкой, а ему вспоминаются те февральские дни, когда в стужу и ветер он шел по проселочным дорогам и бедняки, крепостные крестьяне, ласково встречали его, пускали ночевать. Если он рассказывал им, кто он и откуда пришел, его слушали и сочувственно качали головами; если молчал — никто не видел в этом беды: горемычный бродяга, к чему надоедать ему вопросами! Просто кормили и укладывали спать. А сейчас родственник, богатый… Эх, лучше пойти в солдаты! Да, гораздо лучше! Довольно унижаться! Он станет жить, как живут десятки тысяч бедняков — на черном хлебе и похлебке, но никогда не будет пресмыкаться перед богатым. А может быть, его полк пошлют в ту страну, где жили некогда Гораций и Овидий, где писал стихи Данте и слагал любовные сонеты Петрарка? Может быть, он попадет под вечно синее небо Италии (Северная Италия томилась тогда в лапах Австрии и была наводнена австрийскими войсками). Или проберется в Швейцарию, где Вильгельм Телль боролся за свободу?
И перед глазами его вставали уже не картины мучительной жизни бесправного солдата австрийской армии, а сверкающее небо Италии — страны поэтов и песен, волны голубой Адриатики и горы, рвущиеся к небесам… Все равно… все равно… Лишь бы вырваться отсюда!
Пойду в солдаты! — воскликнул он и швырнул письмо на пол.
Он собрал свои пожитки: несколько сборников стихотворений, тетрадь собственных стихов и пару белья — все свое достояние, — и поехал в Шопрон. На следующий день он явился в казарму.
— Я хотел бы стать солдатом.
Его повели к капитану. Тот, оглядев щуплого добровольца, покачал головой и направил к врачу. Петефи пришел в ужас:
— Зачем к врачу? Он еще сочтет меня слабым.
У полкового врача юноша просто взмолился:
— Сударь, не откажите мне, я хочу стать солдатом!
— А чем вы занимались до сих пор?
— Учился в школе. Но я беден и не могу дальше учиться.
— Сколько вам лет?
Петефи прибавил себе два года.
Врач посмотрел на него долгим, серьезным взглядом:
— Шесть лет надо служить. Выдержите?
— Все выдержу, сударь!
Врач отвернулся, пожал плечами:
— Ну, как хотите. Других на аркане тянут, а вы… — и отправил его к фельдфебелю.
Петефи выдали военную одежду и повели в большое помещение, где на койках по двое лежали солдаты.
Шандор присел на край жесткой постели. Ноги его были обуты в огромные солдатские башмаки. Он оглянулся и глубоко вздохнул.
— Да, здесь уж по крайней мере никому не буду в тягость! — прошептал он.
* * *
Жизнь Петефи в армии была необычайно тяжелой. Юноша попал под власть тупицы капрала. Он ходил по наряду чистить картошку на кухню, подметал двор казармы, мыл полы, колол дрова. Все это Шандор готов был исполнять — ведь так приходилось всем, но палочная дисциплина, грубые окрики, жестокая муштра, издевательства, мордобой, унижения человеческого достоинства были для него невыносимы.
Я служил в полку когда-то, да, в полку,
И носил палаш солдата на боку.
Тесноват мундир казенный,
Но блестящ, —
Отвороты, кант зеленый,
Сверху плащ.
Был солдатом я завзятым, боевым.
Вот те крест, я был солдатом рядовым.
В первый год мне ранец новый
Был тяжел.
Но до чина рядового
Я дошел.
Где нельзя найти виновных,
Там солдат
По уставу безусловно
Виноват.
И поплатится тем паче рядовой,
Если он рожден с горячей головой.
«Только небесная, благодатная поэзия уносит меня иногда из этого ада. О, если б я не хранил ее в своей груди, меня убило бы отчаяние! Вот уже целый месяц я здесь, я написал еще очень мало. Да и как писать? Капрал, как только увидит перо в моей руке, сразу бранится или дает мне какую-нибудь работу!..»
Сыновья народа — солдаты полюбили поэта. Он рассказывал им сказки, писал за них письма — ведь среди солдат на двадцать человек едва ли попадался один грамотный, — выслушивал рассказы обо всех их бедах-невзгодах и пел вместе с ними песни.
А у нас пошли веревкой вербовать —
Значит, бедным паренькам несдобровать,
Угрожают, вяжут руки за спиной,
В город Шопрон провожает их конвой.
Семь сынов у богача, но у него
Вербовщик не отберет ни одного,
