Он, правда, в галошах, а я галоши ни за что не надену.
Галошные кромочки его четко обозначаются жидкой грязью, отчего видно, что галоши - с языками, а это - вообще срамота.
Придя домой, я останусь в чем пришел; грязь высохнет и отвалится. Он, придя куда шел, галоши снимет, и обнаружатся начищенные, как он говорит, "щиблеты". Однако верха "щиблет" тоже будут сперва в тяжелой сырой, а потом в подсохшей и неотлипшей глине.
- Ты заметил, - говорит он, - сплошная грязь! И как долго! Давай считать: март, апрель. - Он загибает суетливые пальцы. - До середины мая. Потом летняя, после дождей - еще полтора месяца. Потом сентябрь, октябрь, ноябрь. Ноябрь - до середины. А оттепели? Клади еще две недели. Получается семь месяцев в году! Почему же в библиотечных книгах не пишут про эту грязь, через которую даже глубокие галоши не спасают?
Он прав.
Я вынужден обвинить прекрасную литературу нашу в неоправданном предпочтении. Она пренебрегла с е м ь ю ради п я т и. Отсиделась в усадьбе. Опрятной, благолепной, милой, иногда заросшей, запущенной, но не утонувшей в грязи. А грязь непроходима и вездесуща, и кроме на дровнях обновляемого пути, проселочным путем скакания в телеге, кроме осени первоначальной - сплошь грязь. Не на песке же все стояло!
Как можно ограничиться лаптой с барышнями-крестьянками, бузинными дворянскими гнездами, беседочными недоразумениями приятнейших людей, если грязи, какую натаскивали вздыхать в беседки, отдавая визиты соседям, садясь в брички (дно брички становилось черт знает каким!), подсаживая после дождя барынь в тарантасы, если грязи, повторяю, борзому по щипец?
Как стаскивали заляпанные сапоги? Куда ставили? Где счищали с них воронежский чернозем? Прямо у крыльца? По вестибюлю на задний двор несли? Но она же отваливается, пока несешь! Страшно подумать, даже княгиня Лиговская могла наследить у кузины в диванной.
И во что, во что переобувались?
Невозможная была грязища. Все было ей обречено. Вся Россия.
Не фигуральная, конечно, не подноготная - подножная, она загустевала в крови, налипала в навыки, и компенсацией, заклятьем, своего рода алыми изнутри глубокими галошами - следует почесть утра туманные, колокольчики мои, Днепр при тихой погоде и остальное прочее. Этим искупалось лопуховое неустройство улиц, убийственные проселки, слякоть и морось, и только лето красное вкупе со слюдяной зимой обладали чистым цветом и снежным блеском. Тютчев приплюсовал сюда первоначальную осень. Господи, такое под ногами - и ни полслова!
Миргородская лужа не в счет.
Она не есть знак всесветной этой распутицы, она - символ, литературный прием насчет обитателей, но не обиталища.
Разве что Бунин свидетельствовал и преуспел в этом. Но ни он на кочке против меня, ни я на кочке против него о Бунине знать не знаем, и я говорю:
- Да, про грязь мы не проходили.
- Но ты уже приносишь деньги? - вдруг перескакивает он. - Сколько? вопрос обязательно тревожен.
Про заработки он всегда спрашивает с опаской, ибо рвется сообщить, как много зарабатывает сам, но опасается, что не поверят. А ему и не верят, потому что столько он не зарабатывает.
- Я, - говорит он, - на одной "Зулейка-ханум" имел что-то пятьсот (по нынешним деньгам) за прошлый февраль месяц.
И глянцевые галошные глаза его глядят совсем испуганно.
- В общем, около четыреста двадцать... Хорошо, пусть будет триста десять! А ты сколько?
Тревога в нем растет, вдруг - больше.
- Ну, восемьдесят...
- Как?! Я с одной "Зулейка-ханум" т р и с т а на руки... А ты восемьдесят?
Теперь он не только боится, что я не поверю, но и стесняется унизить своими заработками мои.
- Словом, рублей двести пятьдесят или даже двести гарантированных!
Я гляжу спокойно и нагло.
Я провоцирую его тревогу.
- Не веришь? Сейчас трудовое соглашение... Вот же оно было... Не торопи...
Он лезет за пазуху. В галошных глазах - красная подкладка смущения и спешки.
- Вот же... только что... Сто шестьдесят... Цифрами и прописью... и треугольная печать...
Глаза трясутся. Опертый на галошный мысок аккордеон придерживается левой рукой, правая - за пазухой, где в трудовом соглашении сумма, пока он шарит, превращается в с т о д е с я т ь рублей столько-то копеек. И никакой печати.
