Эльза вся обратилась в нежность к нему. Он был такой беспомощный, такой маленький! Ей неприятно было будить его. Она опустилась на колени и подняла голову ребенка.
– Проснись, Ленни! Помоги своей Эльзе принести дров. У нас гости, – сказала она.
Леон стал отбиваться и тереть себе кулаками нос и глаза. Сестра засмеялась и не трогала его больше, втайне гордясь его мужественностью. Леон не терпел нежностей. Он смело встал на ноги и уставился широко открытыми глазами на пришедшего с Эльзой незнакомца.
– Как вас зовут? – спросил он, сразу стряхнув с себя сон.
Мальчик Кэрью засмеялся ему прямо в лицо, а затем обернулся к Эльзе.
– У меня только одно имя, – произнес он, как бы продолжая разговор, прерванный несколько мгновений тому назад. – В нашей семье мы никогда не даем двух имен. Но зато они идут из рода в род и о многом говорят нам, поэтому мы и не нуждаемся больше чем в одном имени. Так объясняет это мой отец. Моей матери – она уже умерла – не нравилось мое имя. Это имя – Бэлис, Бэлис Кэрью. Моего прадедушку тоже звали Бэлис, и он приехал из Англии на парусном судне, которому потребовалось восемь недель, чтобы пересечь океан. В то время были пираты, и за кораблем моего прадедушки гнались, но корабль все-таки удрал от них.
Наступило долгое молчание, во время которого Эльза переваривала это сообщение и досадовала, почему в истории семьи Бауэрсов не было ничего, чем можно было бы превзойти гонку с пиратами. Но Леон не мог с этим смириться.
– Моя мать из Германии, – заявил он. – Она переехала океан, когда была маленькой девочкой, и с ее кораблем случилось крушение, и она должна была плыть до берега. Она совсем уже утонула, но вдруг появилась собака, большая собака, и спасла ее.
Он тараторил быстро, и Эльза могла только с удивлением наблюдать за ним. Она чувствовала, что должна остановить его прежде, чем он зайдет слишком далеко, но только крепко сжала губы, отчего у уголков ее нижней губы образовались две ямки.
Бэлис с открытым недоверием переводил взгляд с Леона на Эльзу.
– Этого не могло быть! – крикнул он. – Как далеко ей пришлось плыть?
Леон вытянул руки и совсем зажмурил глаза.
– О, целые мили… – произнес он, – думаю, что сотню миль!
Бэлис улыбался теперь во весь рот.
– А когда же появилась собака и спасла ее? – спросил он.
Воображение Леона спасовало перед этим вопросом, или, может быть, он совсем уж потерялся перед той картиной, которую нарисовал для Бэлиса в надежде превзойти историю с пиратским судном. Во всяком случае, он ничего больше не мог придумать. Бэлис сам прервал наступившее тяжелое молчание. Он внезапно опустил руку в карман и сказал:
– Если ты отгадаешь, что у меня здесь, я подарю тебе это.
Леон, начинавший уже зевать, от неожиданности встрепенулся и сразу воскликнул:
– Нож!
– Ну нет! Отгадывай снова. Три раза.
Малыш уставился на карман, стараясь пронизать его взглядом. Оставалось угадывать только два раза. Эльза тоже смотрела на карман.
– Органчик!
И на этот раз Леон промахнулся, и Эльзе стало противно.
Леон пробормотал:
– Ну, хорошо… стеклянные шарики?
Бэлис засмеялся и покачал головой.
– Ну, ладно! Бери уж так, – сказал он любезно и вытащил из кармана эмалированную зеленую лягушку с красными выпученными глазами. Она могла открывать рот и квакать по желанию.
Оба, и Леон и Эльза, в восторге смотрели на игрушку, лежавшую на ладони Бэлиса.
– Вот, возьми ее, – сказал тот, протягивая лягушку Леону, – у меня дома есть еще одна.
Он с любопытством взглянул в глаза Эльзе. Его длинные ресницы сомкнулись и замигали. Внезапно она отвела руку Бэлиса.
– Нет! – резко сказала она. – Не надо давать ему! Он не отгадал.
Леон потянулся за игрушкой, но Эльза ударила его по руке. Мальчик сделал недовольную гримасу, топнул ногой и выпрямился. Бэлис поднял одну бровь.
– Гм, почему же это? У меня есть другая. Да если я захочу, так может быть целая куча, – сказал он.
– Ну, и у нас может быть, – возразила Эльза. – Пойдем же, Леон. Нам нужно принести дров.
Бэлис нахмурился, его глаза и щеки потемнели. Он стоял неподвижно. Игрушка глупо торчала на его ладони. Его благородный порыв был остановлен девчонкой в простом платье, с голыми до колен ногами, которые к тому же были слишком худы и не слишком чисты. С внезапным гневом он произнес:
