Мы об этом ничего не знали, пока я не получила от Галины Лонгиновны следующее письмо, повергшее меня в полный ужас, что из-за какой-то случайной аферистки рушатся такие доверительные отношения.
Галина Козловская – Татьяне Кузнецовой
16 февраля 1986
Таня!
Хочу спросить Вас, почему Вы решили, что Вы можете давать мой адрес кому попало и без моего разрешения? Я Вам этого разрешения не давала. Я крайне выборочно выбираю себе друзей и знакомых и не допускаю в свой дом ненужных, неинтересных, а тем более неведомых мне людей. Мало ли, что кто-то рвется ко мне в дом, что это кому-то хочется. Но, прежде всего, надо узнать, хочу ли этого я.
Благодаря Вашей – я не знаю, как это назвать, – бездумной неделикатности, что ли, или той беспардонности, которой отличается Ваше поколение, на меня свалилось, как снег на голову, некое бездомное, ненормальное (почти наверное) и неприкаянное существо, которое взвалило на меня нравственную ответственность за эту бездомность и неприкаянность.
Девушка по имени Тамара Александрова сказала, что она просто ушла из дому, села в поезд, приехала в Ташкент и явилась ко мне. Она сказала, что она хочет свободы, что она не хочет работать, что она не согласна с тем, как воспитывают детей, и проч., и проч.
И после того как она спросила, не может ли она мне помогать, я поняла, на что она рассчитывала, и, по-видимому, не ожидала твердости моего отказа. Я ей сразу сказала, что мои материальные средства таковы, что я не могу взять на свое иждивение другого человека, и, во-вторых, я люблю свое одиночество и сосредоточенное уединение, в которое никому не дозволено вторгаться. Всю жизнь я не терплю насилия и никому на свете не позволю отнять у меня минуту моего времени, того недолгого оставшегося мне времени, в котором я живу своей напряженной творческой жизнью. Даже близкие мне люди спрашивают у меня разрешения и согласия на приход ко мне. Они знают меня и понимают меня. А тут вдруг совершенно неведомый мне чуждый человек решил про себя, что он будет жить у меня в моем доме. Про себя она, верно, думала: на свете тысячи тысяч бедных беспомощных старушек, которые будут счастливы иметь при себе живое существо, с которым можно перемолвиться словом. Но она не думала обо мне, не знала меня, ни моей жизни, ни моей личности, просто человеческой личности, не стоящей в обычном ряду стареющих обывателей.
Поставленная лицом к лицу с ее присутствием, с холодом и снегом на дворе, что ей некуда приткнуться, я ей сказала, что несколько дней она может переночевать у меня, а затем устраивать свою судьбу. Я ей сказала, что могу поблизости устроить ей комнату, на что она мне ответила, что ей нужна не комната, а нора.
Я никак не могла соотнести свой дом с этим определением. Я одновременно чувствовала и жалость, и возмущение.
Я не могу упрекнуть себя – я всегда была добра к людям и подставляла плечо в трудную минуту, и знаю, что значит поделиться куском хлеба. Но кто имеет право посягать на неприкосновенность моего уединения и ставить меня перед совершившимся фактом – «Вот я, делай, что хочешь, моя жизнь в твоих руках»!
Когда я ее спросила, что она считает главным в жизни, она ответила: делать добро. Тогда я ей сказала, что есть на свете два человека, две старых женщины: одна – глухая и слепая, а другая сестра – глухая. Два замечательных человека, чья жизнь очень трудна и которым помощь действительно нужна. Я написала к ним записку, с которой она к ним и отправилась. На другой день она мне позвонила и на мой вопрос ответила, что они приняли ее хорошо, что ее умение говорить на пальцах – это классическая школа, а у них другая и что общаются письмами. Я ей ответила, что рада за нее, пожелала всего хорошего и повесила трубку.
Я не хочу ее видеть и не хочу, чтоб она ко мне приходила.
Вот Вам реляция о Вашей протеже. Единственное, чего я могла добиться, что Вы читали мое последнее письмо к Вам у Надежды Ивановны Катаевой.
Я не почувствовала никакого авантюризма и готова поверить, что она по существу добрый и хороший человек. Но она явно лишена представления о человеческих взаимоотношениях, в психике, чем-то травмированной и сдвинутой, явно не может чувствовать другого человека.
