– Что это все значит? – воскликнул он.
– Ничего особенного, – спокойно ответил Апинис. – Разве не видишь: твоя Инта хочет приобрести шикарный импортный костюмчик. Гляди, и у меня, грешного, тоже обновка! – Он раскрыл коробку и извлек из нее импортные коричневые туфли…
Грохот телеги по мостовой, ворвавшийся в раскрытое окно, оборвал разговор.
– Тпр-ру-у… чтоб тебя черти побрали! – Хриплый голос фельдшера Ошиня возвестил о его прибытии.
Розниек со Стабинем, словно по команде, бросились к окну.
Красный не то от натуги, не то от выпитого Ошинь, пыхтя и отдуваясь, выволакивал из телеги почтальона. А тот яростно сопротивлялся.
Увидев в окне инспектора, Ошинь заорал:
– Привет, милиция! Вы его знаете? Я, я… сейчас я в-вам его пок-кажу!
Почтальон неожиданно пнул ногой фельдшера в живот. Ошинь, словно мешок с отрубями, вывалился из телеги и распластался на земле. Лошадь, огретая кнутом почтальона, рванула с места галопом.
– Цирк! Настоящий цирк! – воскликнул Улдис Стабинь и, ловко выпрыгнув в окно, бросился вслед за повозкой. Ошинь, безуспешно пытаясь встать, прохрипел:
– Сволочь он, старая отпетая сволочь.
Розниек, выпрыгнувший вслед за Стабинем, помог Ошиню встать на ноги.
– За что это вы его так? – спросил он.
Ошинь нахмурил густые сросшиеся брови.
– Дело мое! Я в вашей дружине не состою. Сам как-нибудь сведу счеты с этим подонком.
– Все-таки интересно, куда это вы вместе с ним так торопились?
– Известное дело куда. За шнапсом. Надо было кое о чем потолковать по душам, да горючее кончилось, а фирма Лаурпетериса обанкротилась.
– Какие же это такие важные дела вы собирались обсуждать?
Ошинь погрозил Розниеку пальцем.
– Много будешь знать, скоро состаришься. У нас с Кришьяном свои дела. И посторонним совать свой нос в них не следует.
К крыльцу лихо подкатила телега, управляемая Стабинем. Сидевший с ним рядом почтальон, похоже, несколько протрезвел.
– Обоих в вытрезвитель! – свирепо крикнул Апинис. – А когда проспятся, накажем за мелкое хулиганство.
– Справедливо, – согласился Стабинь. – Но прежде всего отведем их к Карклу в участок, потребуем объяснения по поводу сегодняшнего инцидента, – подмигнул он Розниеку. – Вот такая симфония.
Почтальон съежился, ловко подобрался к Ошиню, молниеносно сунул руку тому за пазуху и, вытащив оттуда какой-то предмет, помахал им перед лицом Розниека.
– Вот, следователь, полюбуйтесь, что Ошинь хотел мне всучить за два поллитра.
Предмет этот оказался весьма оригинальным чернильным прибором – индеец в боевом наряде на коне у колодца. Копье являлось пером, а колодец – чернильницей. Розниек долго любовался безделушкой.
– Антикварная вещица! – сказал он, вопросительно глядя на старика.
– Видите ли, – вдруг таинственно зашептал почтальон, – мое дело вроде бы сторона, но разве можно молчать, когда в поселке творятся такие подлые дела. Вот эту штуковину я видел на комоде у Каролины Упениеце. Каролина мне говорила, что это чей-то подарок ее отцу.
Ошинь вдруг заерзал, замахал кулаками и бросился на почтальона.
– Врешь, гад ползучий! – заорал он. – Это мой конь, моя чернильница, моя! Я ее в Кёльне за пятнадцать пфеннигов купил!
– Прекратить! – грозно гаркнул Улдис Стабинь. – Лезь в повозку живо!
Ошинь сник, словно проколотый пузырь.
– Что я сказал… – ворчал он, нехотя взбираясь на телегу.
Стабинь огрел лошадь кнутом, и повозка, пыля, покатилась по дороге.
– Милиционеру все же подвернулась работенка, – съехидничал Апинис, – не зря приехал.
– Не зря, не зря, – подтвердил Розниек. Чувство досады улеглось, настроение улучшилось. "Явный ход конем", – подумал он и быстрым шагом направился к центру поселка.
