А если уверовать в то, что фотоаппарат ворует души, разве не возникает нечто фаустианское в договоре между фотографом и его моделью, между Мефистофелем с фотоаппаратом и прекрасными юными созданиями, которые оживают, взыскуя бессмертия (или, как минимум, славы), под взглядом его единственного глаза? Модели знают, как хорошо выглядеть, хорошие модели чувствуют, что именно видит объектив. Они виртуозы поверхностного, манипуляторы, умеющие подавать в лучшем виде свою выдающуюся внешность. Но в конечном счете модель не должна выглядеть естественно, она должна выглядеть так, как выглядеть полагается. В свободное от работы время модели постоянно друг друга фотографируют, увековечивая все преходящие мгновения своей жизни — обед, прогулка, встреча с друзьями — посредством фиксации на пленке. В своей книге «О фотографии» Сьюзан Зонтаг цитирует Гарри Виногранда[86], который говорит, что фотографирует, «чтобы посмотреть, как та или иная вещь будет выглядеть на фотографии», и профессиональные модели попадают в ту же западню — им уже не выйти из рамки видоискателя. Они превращаются в цитаты из самих себя. Пока объектив не утратит к ним интереса и они не канут в небытие. В истории про Фауста не бывает счастливого конца.
Гламурные фотографии Аведона часто затрагивают тему красоты и ее недолговечности. В одной из его недавних, совершенно сюрреалистических, серий топ-модель Надя Ауэрманн представляет образцы высокой моды в обществе живого скелета — скелет, разумеется, фотограф. Девушка и смерть — само по себе крайне эффектное зрелище, а тут оно еще дополнено нарядами от лучших современных модельеров. Возможно, Аведон просто подшучивает над самим собой, скелет — это такой величавый старик; возможно, он намекает на то, как короток век топ-модели. Однако не менее симптоматична его неподдельная готовность подвизаться в этой дорогостоящей, глянцевой, донельзя коммерциализованной и в высшей степени экстравагантной отрасли текстильной промышленности. Он явно не из тех художников, что живут в башне из слоновой кости.
Тем отчетливее контраст с его портретами. Портреты Аведона — это его пустая сцена, его разрушенный очаг. Я не устаю удивляться: неужели обязательно вот такое вот вытворять с немыслимыми красавицами — залеплять им лица сосульками, заставлять их танцевать со скелетами, — чтобы на фотографии они выглядели интересно? Притом что «некрасивые» лица из реальной жизни получаются хорошо, даже (или только) если они не приукрашены.
Хороший фотопортрет должен отражать то, что внутри. Картье-Брессон и Эллиот Эрвит[87] ловят тех, кого снимают, на лету; чаще всего их работы столь осмысленны по одной причине: объект не заметил, что его фотографируют. У Аведона куда более формальный подход: белый задник, великолепный старомодный аппарат — на треноге, снимающий на пластины. В такой обстановке полную неподвижность должно сохранять насекомое, а не лягушка.
Я наблюдал многих фотографов за работой. Помню Барри Латегана в его аккуратной беретке, щелкавшего меня во время интервью, — каждый раз, когда ему нравилась моя реплика, он кивал. В результате я смотрел только на него и уже сильно зависел от его кивков: мне уже требовалась его похвала, я работал только на него. Помню, как Салли Соумс уговорила меня растянуться на диване, а сама, чтобы получить нужный ракурс, фактически устроилась сверху — ничего удивительного, что на этой фотографии у меня очень мечтательное выражение лица. Помню, как лорд Сноудон переставлял мебель в моем доме, собирая вокруг меня все «индийское»: картины, кальяны. В результате получился кадр, который лично мне не очень нравится: писатель в экзотической обстановке. Иногда портрет готов у фотографа в голове еще до того, как вы начали работать, и тогда ваше дело плохо.
Я наблюдал многих фотографов за работой, но ни один из них не ограничивался таким малым количеством кадров, как Аведон с его старомодным фотоаппаратом. Я всегда гадал: то ли он заранее знает, чего хочет, то ли довольствуется тем, что получается: ведь мистер Аведон — чрезвычайно занятой человек. Кто-то дает ему больше, кто-то меньше — так, может быть, это мы, непрофессиональные модели, знающие свою внутреннюю сущность гуда лучше, чем внешнюю, и составили ему репутацию великого фотографа? Стоит ли обнажать свою суть перед объективом или фотограф и сам выявит ее своим волшебством?
