Шаг за черту - страница 51

Шрифт

Интервал

публично пожали друг другу руки, а Джесси Хелмс[83] — Джесси Хелмс! — даже прослезился и поддержал кампанию за списания долгов странам третьего мира, трудно списать эти увлечения в разряд эгоистических и никому не нужных. В любом случае, All That You Can’t Leave Behind («Все, что не оставить позади») оказался сильным альбомом, новым взлетом творческих сил и, говоря словами Боно, сейчас группе многие благоволят. Я в этом году видел их трижды: на «тайном» предгастрольном концерте в маленьком лондонском театре «Астория». а потом еще дважды в Америке — в Сан-Диего и в Анахайме. Они постепенно отошли от концертов на стадионах и теперь выступают в концертных залах, которые после их недавнего гигантизма выглядят совсем крошечными. Спецэффекты сведены до минимума: по сути, музыканты просто стоят вчетвером на сцене, играют и поют. Человеку моего возраста, который помнит те времена, когда вся рок-музыка была именно такой, зрелище это кажется одновременно ностальгическим и новаторским. В эпоху групп из мальчиков и девочек, выступающих с подтанцовкой, но без инструментов (да, я знаю, Supremes не играли на гитарах, но они же были Supremes!), признанный взрослый квартет, очень хорошо делающий очень простые и красивые вещи, как-то освежает. Доносит мысли напрямую, говоря словами Вима Вендерса. Его принцип работает.

И они исполняют мою песню.

Май 2001 года.

Перев. А. Глебовская.

Другая профессия

Майкл Ондатжи[84] попросил меня написать статью в номер канадского литературного журнала «Брик», посвященный выбору профессии. Выло это, разумеется, за много лет до того, как я снялся в фильме «Дневник Бриджит Джонс».

Я всегда мечтал стать актером, несмотря на то что на заре моей жизни выступал на этом поприще не слишком удачно.

Начал я свою карьеру в семилетием возрасте ролью эльфа в спектакле, который ставили в моей школе в Бомбее. Костюм мой был сделан из оранжевой гофрированной бумаги, и посреди танца маленьких эльфов, который я исполнял вместе с остальными, он с меня свалился.

В двенадцать лет я играл «следователя» (сиречь «инквизитора») в «Святой Иоанне» Бернарда Шоу. Мне полагалось сидеть за столом в грубой белой сутане и делать записи гусиным пером. Единственное гусиное перо, которое удалось отыскать в Бомбее, было на самом деле шариковой ручкой, украшенной этим самым пером, большим и красным. Я бодро марал бумагу. Когда представление закончилось, кто-то поздравил меня с успехом, добавив: особенно сильное впечатление на зрителей произвело то, что можно так долго писать пером, ни разу не обмакнув его в чернила.

В английской школе трудности мои продолжались. В одном из спектаклей я играл дюжего мерзавца латиноса, которого в конце первого акта отправляют на тот свет с помощью яда. Мне было дозволено разыграть невероятно мелодраматическую сцену, с пошатываниями и хватаниями за горло, в конце которой я обрушиваюсь за диван. А вот во втором акте мне полагалось целый час лежать за диваном, так чтобы ноги торчали наружу. Рабочие сцены влезли на декорации и стали кидать мне в лицо скорлупу от арахиса, пытаясь заставить меня дрыгнуть ногой. Им это удалось.

Потом меня взяли на роль одного из помешанных в «Физиках» Фридриха Дюрренматта, но тут внезапно заболел мальчик, игравший буйнопомешанную горбатую докторшу, начальницу психбольницы, где происходит действие пьесы, и меня попросили его заменить. (У нас была школа для мальчиков, так что нам волей-неволей приходилось придерживаться традиций елизаветинского театра, где все роли исполняли мужчины.) Я надел толстые клетчатые рейтузы и твидовую юбку и приправил их акцентом Бешеного Шермана. Пьеса не имела успеха.

В Кембридже я соорудил себе длинный накладной нос, чтобы выйти на сцену в пьесе Ионеско, но на первом же представлении, целуя руку даме, своротил эту нахлобучку набок и стал мучительно похож на Человека-Слона.

На премьере не слишком основательно прорепетированного «Алхимика» Бена Джонсона, глядя на первый ряд кресел, где сидели сплошные преподаватели английской литературы, я вдруг сообразил, что произношу строку, которая вообще-то является ответом на пока еще не заданный мне вопрос. Вся труппа немедленно впала в панику и принялась импровизировать, приблизительно придерживаясь Джонсонова размера, в попытках проложить дорогу к хотя бы какому-нибудь знакомому нам фрагменту. Как нам показалось, на это ушли долгие часы, но со своей задачей мы справились. Ни один из кембриджских литературных корифеев ничего не заметил.