— Он надел перчатки?
— Алан, пожалуйста, перестань.
— Мне нужно знать.
На циферблате светились красные огоньки. Прошло двенадцать часов. Она легла на кровать.
— Нет, Алан, он ушел без перчаток.
Из головы не выходил сюжет израильского романа. Арабская семья потеряла обоих детей, сначала одного, через пять лет второго. Один умер от воспаления легких, другой — от редкого заболевания крови. Простая история — камерная, интимная, о маленьких людях, без грандиозных замыслов. Отец работал крановщиком в порту Хайфы, мать — секретаршей на фабрике. В итоге их заурядная жизнь пошла прахом. После смерти детей отец сложил их вещи в контейнер и каждый день переносил его, подцепляя гигантским краном, на новое место. Осторожно ставил где-нибудь у моря: запертый, желтый, блестящий.
— Он ведь считает себя неуязвимым, верно?
— Господи, Алан.
Поисковые отряды разбрелись по скалистому берегу. Их безнадежные свистки рассекали воздух, ветер приносил назад имя сына. Ребекка открыла раздвижные балконные двери. Красные полосы расцветили небо. Качнувшаяся ветка платана коснулась ее волос. Ребекка протянула к ней руку. Плечо пронзило болью: чертова капсула.
В воздухе плавал табачный дым. Ребекка обошла дом, вышла на задний двор. Женщина. В штатском. Свистки не прекращались: короткие, резкие.
Утрата уже поселилась внутри нее.
Ребекка жестом попросила сигарету, глубоко затянулась. Вкус мерзкий. Сколько лет она не курила.
— Знаете, он же глухой, — сказала она, выдувая дым из уголка губ.
В глазах женщины-инспектора появилось сострадание. Ребекка вернулась в дом, надела куртку, вышла через парадную дверь и пошла к прибрежным скалам. Вертолет лучом прожектора расчистил тьму на горизонте, завис на миг прямо над коттеджем, посветил на каменные стены и, заложив резкий вираж, двинулся дальше вдоль береговой линии.
Они ходили группами по трое, держась за руки. Почва была каменистая, в буграх и рытвинах. Время от времени до нее доносилось очередное «ох»: опять кто-то поскользнулся на камне, на брошенной ловушке для омаров, на пакете с мусором.
Взошла кроваво-красная Луна. Ее красота показалась Ребекке грубой, оскорбительной. Повернув, она двинулась прочь от берега. Рядом шли полицейские. Ребекке казалось, что они поддерживают ее с двух сторон. Бледные лучи фонарей с трудом пронзали наступающую темноту.
В заброшенном доме без крыши, подступы к которому заслонял гигантский куст рододендрона, они услышали по рации: «Найден гидрокостюм. Прием». Инспектор-мужчина поднял палец вверх, словно прикидывая направление ветра. «Нет, не гидрокостюм, — вновь заговорила рация. — Внимание всем, не гидрокостюм, там что-то шевелится, внимание всем, приготовиться, приготовиться, что-то живое, рябь на воде, внимание всем, да, это тело, мы что-то нашли. Прием. Тело. Прием».
Инспектор повернулся к ней спиной, отошел, встал у скрытой в листве двери, загораживая собой рацию. Он стоял там, не издавая ни звука, пока бестелесный голос не пояснил: «Просто движение в воде, отбой, это тюлень, тревога отменяется, это тюлень, повторяю, отбой».
Ребекка отлично знала местную легенду о «селки». Представила: вот Томас застегивает гидрокостюм, вот он скользит сквозь толщу воды, ловкий, черный, неразличимый.
Женщина-инспектор шепнула в рацию: «Черт возьми, поаккуратнее — у нас тут его мать». Это слово все вертелось в голове Ребекки: mother, mathair, em. Они снова двинулись по непримятой траве, вдоль туннелей, пробитых их фонариками во мраке.
На плетеном кресле лежала аккуратно сложенная одежда Алана. Сам он спал, подтянув колени к груди и тихо всхрапывая. На ее подушке — записка: «Мне не разрешили ночевать в комнате Томаса, разбуди, когда вернешься». Ниже приписка: «Пожалуйста».
Спасательную операцию остановили до утра. Но она слышала, как рыбацкие лодки, прочесывая залив, сотрясают воздух гудками.
Ребекка сняла кроссовки, поставила их поближе к камину. Там, едва мерцая, дотлевали последние красные угольки. Отвороты ее джинсов вымокли и отяжелели от грязи. Но раздеваться она не стала. Легла поверх покрывала, укрылась войлочным одеялом, повернулась к Алану спиной. Глядя в окно, отчаянно ждала полоску света, которая возвестит конец ночи. Мимо промелькнул луч фонарика — бледный саван. Вдруг какие-то новости? Там, на скале, над морем, он вертел воображаемую тросточку. Откуда он узнал, что Чаплин шаркал? Полнейший сюрприз. Непостижимо. Невероятное кино на фоне скал.
