– Да, да, я здесь, – возопил Игнациус. Он разодрал ставни, едва не сорвав их с петель. – Хвала Фортуне, что ты приехала.
– Господи. Ты ужасно выглядишь. Точно у тебя нервный срыв или типа того. Зачем бинты? Игнациус, что произошло? Посмотри, как ты разжирел. Я только что прочитала эти твои жалкие вывески на крыльце. Ну и досталось же тебе.
– Я прошел сквозь преисподнюю, – залепетал Игнациус, втаскивая Мирну за рукав куртки в прихожую. – Зачем ты ушла из моей жизни, распутница? Твоя новая прическа чарующа и космополитична. – Он схватил ее за хвост, прижал его к мокрым усам и с силой расцеловал. – Аромат копоти и окиси углерода в твоих волосах возбуждает меня намеками на блистательный Готэм. Нам следует отправиться в путь незамедлительно. Я должен расцвести на Манхэттене полным цветом.
– Я подозревала – что-то не так. Но такое. Ты в самом деле в очень плохой форме, Иг.
– Быстро. В мотель. Мои естественные импульсы исходят в крике, требуя высвобождения. У тебя есть деньги?
– Хватит надо мной издеваться, – разозлилась Мирна. Она выхватила промокший хвост из лап Игнациуса и закинула за плечо. Волосы со звоном ударились о гитару. – Слушай, Игнациус. Я без гроша. Я в дороге с девяти часов вчерашнего утра. Едва отправив тебе это письмо о процедурах Партии Мира, я сказала себе: «Мирна. Послушай. Этому парню ведь мало одного письма. Ему нужна твоя помощь. Он быстро идет на дно. Достаточно ли ты идейна для того, чтобы спасти сознание, разлагающееся прямо у тебя на глазах? Достаточно ли ты преданна, чтобы реставрировать руины этого менталитета?» Я вышла из почтового отделения, села в машину и просто поехала. И ехала всю ночь. Прямо. В том смысле, что, чем больше я размышляла об этой твоей дикой телеграмме насчет Партии Мира, тем больше расстраивалась.
Очевидно, с благими делами на Манхэттене у Мирны все обстояло совсем паскудно.
– Я не виню тебя, – взвыл Игнациус. – Разве не ужасна была та телеграмма? Полоумная фантазия. Я барахтался в глубинах депрессии много недель. Я провел столько лет бок о бок с матерью, и ей вдруг взбрело в голову выскочить замуж. Теперь она не желает, чтоб я путался под ногами. Мы должны уехать. Я не вынесу этого дома более ни секунды.
– Что? Кому понадобилось жениться на ней?
– Хвала господу, что ты понимаешь. Сама видишь, насколько все стало смехотворно и невозможно.
– И где она? Мне бы хотелось очертить этой женщине контуры того, что она с тобой сделала.
– В данный момент ее голос крови проходит где-то неудачное прослушивание. Я не желаю ее больше видеть.
– Еще бы. Бедный ребенок. И что ты тут делал, Игнациус? Просто валялся в дурмане на кровати?
– Да. Много недель подряд. Я был обездвижен апатией невротического свойства. Помнишь ли ты мою бредовую фантазию об аварии и аресте? Я написал то письмо, когда мать впервые встретилась с этим распутным пенсионером. Именно тогда мой эквилибриум впервые покачнулся. С тех пор я непрерывно скатывался все ниже, и перигеем стала шизофрения этой Партии Мира. Таблички, которые ты видела снаружи, оказались просто еще одним физическим проявлением моих внутренних мук. Моя психотическая жажда мира, вне всякого сомнения, была несбыточной попыткой прекратить боевые действия, развернувшиеся на этой крошечной жилплощади. Я могу быть только благодарен, что ты оказалась чутка настолько, чтобы подвергнуть анализу мою вымышленную жизнь, воплощавшуюся в тех письмах. Слава всевышнему, что эти сигналы бедствия оказались зашифрованы кодом, который ты смогла понять.
– Да я по одному твоему весу могу определить, насколько пассивен ты был.
– Я набрал его, нескончаемо валяясь в постели и пытаясь обрести утоление и сублимацию в еде. А теперь нам следует бежать. Я должен покинуть этот дом. Он вызывает у меня кошмарные ассоциации.
– Я давно тебе говорила: выбирайся отсюда. Пошли, давай соберем тебе вещи. – Монотонный голос Мирны оживился. – Просто фантастика. Я знала, что рано или поздно ты вырвешься ради того, чтобы сохранить свое душевное здоровье.
– Если бы я только послушался тебя раньше, мне не пришлось бы переживать весь этот ужас. – Игнациус обхватил Мирну и едва не размазал ее вместе с гитарой по стене. Он заметил, что она вне себя от радости – наконец, обретя законную идейную цель, подлинную историю болезни, новое движение. – На небесах тебе найдется место, моя распутница. А теперь – скорее прочь.
