Она могла купить себе шарф или пару перчаток. Она ездила туда скорее ради того, чтобы почувствовать атмосферу. Это давало ей возможность ощутить свою причастность к людям, вращающимся в более широком мире, пообедать в настоящем ресторане, а не в какой-то закусочной, поесть пирогов, выпить полбутылки приличного бордо и заставить суетиться официанта. Это, конечно, был не ханойский «Метрополь», но там… она не хотела, чтобы было как там. Она слишком хорошо знала, что мечты — это наркотик посильнее опиума, и они так же вызывают привыкание. Может, она и была в итальянских туфельках, и благоухающая духами, и в накинутом на плечи пальто, которое стоило больших денег, но она не воображала себя генеральской женой. Эстер Маркс твердо стояла на земле. Точно так же она ходила в бакалейную лавку на углу. С чувством собственного достоинства. И старая «симка» была всегда безупречно чистая и отполированная. Это была машина Джозефа Зомерлюста, а не какая-то еще.
Было около шести в этот по-летнему прекрасный вечер. Прохладный ветер дул между домами, но так всегда было в Роттердаме. Она поставила машину в нижнем конце Лийнбаан, специально с таким расчетом, чтобы можно было сразу, без всякого маневрирования, влиться в поток машин. Черт, какой-то хам втиснул свою широкую американскую задницу туда, где совсем не было места, и его переднее крыло загораживало ей выезд, так что теперь ей не удастся выехать, не поцарапав краску, а она скорее расцарапает почти новенький «додж», чем гладкую, как шелк, только что отполированную «симку-ариану». Бельгийский номер — ну конечно! Ага, вот и он. Похож на директора какой-нибудь компании со своим большим черным портфелем. Какая отличная мягкая кожа. Джозефу бы такой, да только на черта ему портфель!
— Боюсь, что вы заблокировали меня. Не подадите ли немного назад?
— Простите, госпожа, простите. Приходится парковаться там, где удастся, как видите… о, да это, никак, Эстер!
— Простите… Ах, Танг. У тебя такой солидный вид, что я не сразу тебя узнала. Ну и ну, «додж-дарт»… Бьюсь об заклад, что ты по-прежнему торгуешь пенициллином.
Раскаты смеха.
— Все та же прежняя Эстер, всегда всех поддевающая. Да ради бога, девочка, оставь эти машины… вдруг они подружатся и произведут на свет малышку. Как называется гибрид «доджа» и «симки»?
Эстер засмеялась. Танг — человек, способный втереть очки и заболтать кого угодно.
— Микки Маус, которого создаст «Дженерал моторс».
— Пойдем выпьем чего-нибудь.
— Ну, если только одну рюмку, чтобы дать тебе возможность извиниться по всем правилам.
— На той стороне улицы есть местечко, где подают французский ликер. Пошли.
— Перно или рикар?
— Все равно… я не привередливая. Но повторяю — только одну рюмку. Мне еще целый час ехать.
— Правильно… а мне — больше двух. Танг. Это навевает воспоминания. Ты напомнила мне то, что я уже почти забыл… но я не забыл тебя.
Она тоже не забыла этого огромного фламандца, сержанта-легионера, пресловутого льстеца и человека, способного обойти любые законы. Она не слишком ему симпатизировала, но он был безобидным. Его называли Танг из-за невероятной способности поглощать этот ярко-красный перечный соус, который полагался к любому восточному блюду с рисом. Голландцы тоже пользуются им, вывезли из Индонезии. Они называют его «самбал». По-малайски. Но в ее памяти это — Индокитай, маленькие горшочки с неаппетитным красным пюре. Огромный фламандец играл на публику поливая соусом каждое блюдо и размешивая, словно это был обыкновенный кетчуп.
— Тебе все еще нравится этот соус?
— Обожаю. Брал тут себе на обед, вылил из горшочка все и отправил официанта за новой порцией. У того чуть глаза не вылезли из орбит!
Эстер засмеялась. Вот в этом и заключалось удовольствие от поездок в Роттердам — невинные глупые встречи и бокал в баре. Она взяла свой бокал и помешала кубики льда, как в те времена, когда лед в напитке был самой большой роскошью там, в Ханое, и молодые офицеры целовали свои пальцы и произносили классическую здравицу: «За откос у Фукета».
— За старые времена.
— За настоящее, если ты не возражаешь. За будущее, если хочешь.
