Поддевая лезвием край, он освободил угол листа настолько, чтобы его можно было ухватить пальцами, отложил нож и так же бережно и осторожно, как соскребал краску, потянул бумагу. Она с негромким хрустом отстала от холста. Когда Суэггер наконец освободил лист, бумага выскользнула из его пальцев и упала вниз, прошуршав по грязному полу. Боб перевернул упавший лист и пригнулся к нему, чтобы рассмотреть в резком свете фонаря те тайны, которые ему удалось раскрыть.
Это были последние несколько эскизов из альбома Трига. Боб всматривался в них, находя изображения зданий университетского городка в Мэдисоне, штат Висконсин, портреты людей, бывавших на вечеринках в Вашингтоне, зарисовки больших демонстраций. Был там и портрет Донни. Судя по всему, он был сделан примерно в те же дни, когда Триг нарисовал парный портрет Донни и Джулии, который Боб видел во Вьетнаме. Все эти рисунки были сделаны искусной рукой, полны жизни, и Боб начал ощущать страсть художника – и его боль.
Один из людей Бонсона прошел вперед и возвратился с сообщением:
– Он находится там, в складе, и читает с фонарем какие-то бумаги. Я не смог понять, что это такое.
– Ничего, – ответил Бонсон. – Мне кажется, я знаю, что он раздобыл. Давайте покончим с этим раз и навсегда.
Пришло время заговорить оружию. В команде, помимо Бонсона, было еще пять человек. Все они были высокими и крепкими, с короткими стрижками ежиком, всем было лет под пятьдесят. У них были суровые лица, и они источали особую уверенность, присущую мужественным людям, готовым, не задумываясь, прибегнуть к насилию, если они увидят в этом смысл. Эти люди были похожи на полицейских, солдат, пожарных, чрезвычайно хорошо развитых физически, чрезвычайно компетентных в своем деле. Они извлекли из-под пиджаков пистолеты, а затем последовала небольшая церемония: щелчки и негромкое лязганье – это снимались предохранители и оттягивались затворы, чтобы на всякий случай проверить патронники. После этого на дула были надеты глушители.
Бонсон пошел первым по дороге, затем во двор, к старому зерновому складу. С неба глядели, подмигивая, звезды. Ночь наполнял шум моря, грохот прибоя, разбивающегося о стенки старинных причалов. Откуда-то доносился непрерывный глухой гул автомобилей. Бонсон подошел к неплотно прикрытой металлической двери и через щель увидел Боба: тот сидел посредине помещения на корзине, которую откуда-то приволок, и читал при свете переносного прожектора. На полу находилась картина, она каким-то образом стояла прямо, как на выставке, а Боб опирался спиной на толстую колонну, поддерживавшую низкий потолок. Бонсон даже издали видел, что изображение каким-то образом уничтожено и большую часть картины занимает большой белый прямоугольник.
«Что же здесь не так?» – спросил он себя и примерно секунду всматривался в это зрелище.
Нет, ничего. Парень ничего не чувствует. Парень пропал. Парень не готов. Парень беззащитен. Парень – всего лишь большая удобная мишень.
Бонсон кивнул и прошептал:
– Давай.
Один из его людей открыл дверь, и он вошел внутрь.
* * *
Когда в Боба уперлись лучи фонарей, он поднял голову и увидел вошедших.
– Привет, – спокойно произнес он.
– Свет! – распорядился Бонсон.
Один из пришедших осмотрелся, нашел рубильник, и под потолком вспыхнули лампы, озарившие индустриальный интерьер, выщербленный кирпичный пол, воздух, полный пыли и сельскохозяйственных испарений.
– Привет, Суэггер, – сказал Бонсон. – Ну-ка, ну-ка, что это у вас?
– Это последние зарисовки из альбома Трига Картера. Ужасно, прямо-таки чертовски интересно, – громко ответил Боб.
– Как вы их нашли?
– Что?
«Что у него с ушами?»
– Я сказал: «Как вам удалось их найти?»
– Очень просто: я сообразил, где они находятся, когда думал о его последней картине. То, что стиль этой картины так сильно отличался от всех остальных его работ, как раз и было ключом. Он хотел таким образом сказать тем, кто придет после него: «Посмотрите сюда». Но никто так и не пришел. Кроме меня.
– Отличная работа, – сказал Бонсон. – И что же там?
– Что-что?
«Что же у него с ушами?»
– Я спросил: что там?
