– Знаешь, так бывает, когда подходишь к зеркалу в ванной, чтобы побриться, и вдруг видишь у себя первый седой волос. Ты понимаешь, Клайви?
– Да.
– Хорошо. А потом то же самое случалось со всеми праздниками. Я думал, что к ним начинали слишком рано готовиться, иногда даже говорил об этом, хотя очень осторожно, с намеком на то, что торговцы руководствовались жадностью. Чтобы показать, что-то не так с ними, а не со мной. Тебе это ясно?
– Да.
– Потому что жадность торговца человек может понять, некоторые этой жадностью даже восхищаются, хотя я никогда не относился к их числу. «Такой-то всегда старается выжать из своего магазинчика максимум прибыли», – говорили они, хотя, к примеру, для мясника Рэдуика выжимание прибыли заключалось в том, что он давил большим пальцем на чашку весов, когда знал, что за ним не приглядывают. Я таких методов никогда не одобрял, хотя и мог понять этих людей. Так что я полагал, что лучше нажимать на их жадность, а не на свои ощущения, чтобы собеседник не подумал, что у меня не все в порядке с головой. Вот я и говорил что-то вроде: «Клянусь Богом, в следующем году они начнут готовиться ко Дню благодарения до завершения сенокоса». В принципе слова эти соответствовали действительности, но я-то вкладывал в них совсем другой, недоступный кому-либо смысл. И знаешь, Клайви, когда я все-таки пригляделся к этому внимательнее, оказалось, что каждый год торговцы начинают готовиться к тому или иному празднику практически в одно и то же время.
Потом со мной случилось кое-что еще. Лет через пять, а то и через семь. Думаю мне было пятьдесят, плюс-минус год или два. Короче, меня выбрали в присяжные. Суды эти – сплошная морока, но я пошел. Судебный пристав привел меня к присяге, спросил, буду ли я честно выполнять возложенные на меня обязанности, и я ответил что да. Потом он взял ручку, спросил мой адрес, и я ответил без малейшей запинки. А потом он спросил, сколько мне лет, и я уже открыл рот, чтобы сказать: «Тридцать семь».
Дедушка отбросил голову и рассмеялся, глядя на облако, напоминающее солдата. Облако это, горн у него вытянулся до размеров тромбона, пробежало уже половину пути от одного горизонта до другого.
– Почему ты хотел так ответить, дедушка? – в недоумении спросил Клайв.
– Я хотел так ответить, потому что именно это число первым пришло мне в голову! Черт! Я понял, что это ошибка, и запнулся. Не думаю, чтобы судебный пристав или кто-то из сидящих в зале это заметил, большинство спали или дремали, но если кто и заметил, особого значения не придал. Но дело в другом. Вопрос, сколько тебе лет, – не заклинание. Я же чувствовал себя так, словно меня заколдовали. С секунду я нисколько не сомневался в том, что мне тридцать семь лет. Потом голова у меня прочистилась, и я сказал, что мне сорок восемь или пятьдесят один, точно не помню. Но забыть, сколько тебе лет, даже на секунду… это что-то!
Дедушка бросил окурок, опустил на него башмак и принялся растирать и хоронить.
– И это только начало. Клайви, сынок, – продолжил дедушка, и мальчик пожалел, что не приходится ему сыном. – Не успеваешь оглянуться, как время уже набирает ход и ты несешься, словно автомобили по скоростной автостраде, так быстро, что с деревьев срывает листья.
– О чем ты?
– Самое худшее – это смена времен года, – задумчиво говорил старик, словно и не услышал вопроса мальчика. – Разные времена года сливаются в одно. Вроде бы только что доставали шапки, шарфы, рукавицы, а уже пора выводить в поле трактор, потому что земля прогрелась и готова к севу. Только ты надел соломенную шляпу, отправляясь на первый летний концерт джаз-оркестра, как тополя уже начали демонстрировать свои chemise [28] .
Дедушка посмотрел на Клайва, иронически изогнув бровь, словно ожидая, что мальчик спросит, а что это такое, но Клайв лишь улыбнулся. Он знал, что такое chemise, потому что иногда мать ходила в них до пяти вечера, в те дни, когда отец уезжал в командировки, продавая бытовую технику, кухонную посуду или страховые полисы. Когда отец уезжал, мать налегала на спиртное, не одеваясь буквально до заката солнца. А потом, случалось, уходила, оставляя его на попечение Пэтти, говоря, что ей надо навестить больную подругу. Как-то он даже спросил Пэтти: «Ты не заметила, что мамины подруги болеют гораздо чаще, когда папа в отъезде»? Пэтти смеялась до слез, а потом ответила, что да, она это заметила, очень даже заметила.
