— Завхоз мебельной фабрики явился, Суходольский... Тут он, Григорий Силыч, в коридоре ждет.
— Зови его, Миша.
Чернущенко приоткрыл дверь:
— Пожалуйста, Суходольский!
Фигурой завхоз фабрики был под стать капитану — такой же низенький, худощавый, с широким, как и у того, разворотом плеч, сильными на вид, с юности развитыми в труде руками. Только в облике Чернущенко зримо проглядывалось этакое горделивое достоинство, старший инспектор, чувствовалось, знает себе цену, уверен в своем нынешнем положении, в своей человеческой, если хотите, значительности... Суходольский же суетлив в движениях, глазки у него под выгоревшими белесыми бровями тревожные, вопрошающие, и, возможно, это не из-за подобострастия, угодничества — из-за желания как можно быстрее, безошибочнее уловить, чего от него хотят, как лучше выполнить предстоящую работу...
Он заметно нервничал и, не дождавшись, что скажет ему Чухлов, сам заговорил:
— Извиняюсь, конечно, но за что меня-то сюда? Товарищ Чухлов? Иль подозреваете? Да как можно!.. Я к этому делу... господи, что вы?!
Чухлов попросил его успокоиться, заверил, что у них нет никаких основании сомневаться в его добропорядочности, не вызывали (повестки-то не было) — пригласили для помощи.
— Это я готов, товарищи, это что могу — нарисую! Ах ты, господи... а я-то напереживался!
И понадобилось какое-то время, чтобы Суходольский освободился от своего прежнего напуганного состояния, взял в толк, чего от него тут хотят. Чухлов укоризненно взглянул на старшего инспектора: надо предупреждать людей, с какой целью зовут их в милицию. Чернущенко пожал плечами: кто же, мол, знал, что попадется такой. Глаза его смеялись.
— В каком же году, товарищ Суходольский, был заделан лаз в подвал? При вас это происходило?
— А как же! Позвольте задуматься... сейчас, сейчас... Ровно семь лет назад, об эту пору, летом. В тот год приступили к благоустройству территории, я только что из кладовщиков в завхозы был переведен. Ответственно подтверждаю!
— Хорошо. Почему же тогда было решено заделать лаз в подвал?
— Сейчас, сейчас... Ага! Туда, в подвал, весной, осенью, летом в дожди вода стекала. А это, знаете, сырость, запах, просто вонь, извиняюсь.
— Понятно. А кто были исполнители?
— Не уловил, о чем вы?
— Кто конкретно заделывал лаз? По фамилиям не назовете?
— Ага... Еще позвольте задуматься... сейчас, сейчас нарисую. Та-ак... Нет, давно было! Бессилен назвать, не ругайте. Не помню. Однако, помню, при этом случай произошел. В натуре! Рабочие, копая землю, нашли банку с царскими деньгами. Сотенными, четвертыми... Все тогда сбежались, разглядывали. Купца Гундобина, видно, денежки иль конторщика его...
— Только бумажные? А монет, золотых допустим, в банке не имелось?
— Ответственно подтверждаю: только бумажные! Сам видел, щупал, извиняюсь... Да их потом в наш музей отдали, там, вероятно, по сей день хранятся...
— А все же кто эти рабочие были — никак не припоминаете?
— Напрягаюсь, товарищ Чухлов... но нет! Вышибло! Если б это вчера — семь лет назад! Не обижайтесь...
— Скажите, а после... или вот совсем на днях... никто не интересовался месторасположением лаза, не спрашивал у вас о нем? Так, между делом, возможно...
— Нет...
— Что ж, спасибо, товарищ Суходольский, за разъяснения. Надеюсь, вы не будете...
— Что вы, что вы! Ни-ко-му! Как можно!
Он не вышел из кабинета — вылетел.
— Конечно, — говорил Чухлов капитану, — эта ниточка... как бы ее поименовать?.. условна очень! Про наличие лаза десятки людей осведомлены были, кроме тех, кто закапывал его... Однако не мешает дотянуть ниточку до конца. У нас кто краеведческим музеем владеет? Старик Шевардин? Пошли кого-нибудь к нему, пусть посмотрят те гундобинские деньги, поговорят... А что если старик не забыл, кто тогда банку выкопал?
— Будет сделано, Григорий Силыч. Хотя...
— Сам вижу это «хотя»! А проверить обязаны.
— Десятый час, Григорий Силыч.
