— Я его боюсь… Он такой дикий и жестокий.
— Ах, кланяться не умеет, ручки целовать и комплименты говорить. Да, этого он не умеет! Прошли те времена… Дождетесь вы… Самих вас втопчут в такую вот грязь!
Мария сдерживает слезы.
— И тебя… Тогда и тебя тоже…
— Меня? — Ян чуть не подпрыгивает. — Меня? Ха, ха… Что общего у меня с вами? Я рабочий и всегда шел с рабочими. Довольно я терпел. Теперь берегитесь!
Ян хватает пальто и, пытаясь надеть калоши, сердито ударяет ногами об пол. Мария заламывает руки и выходит на середину комнаты.
— Куда ты пойдешь? Останься! Мне так страшно, когда тебя нет…
Но Яна слова жены взвинчивают еще больше. Теперь он знает, где его место и что ему делать.
— Дождетесь вы у меня! Втопчут вас в грязь!..
Выбегая из комнаты, он со всего размаха хлопает дверью. Весь дом содрогается от сильного удара.
Они выезжают на рассвете.[3]
Сытых лошадей Мейера трудно сдержать, заставить идти шагом. Кучер, откинувшись, натягивает вожжи, намотав их на руки. Его, деревенского жителя, раздражает, что подковы так громко стучат, привлекая внимание случайных прохожих. Вообще в городе он чувствует себя неуверенно. Чего только не наслышишься в деревне про город: там всего можно ждать. Вот ведь — останавливаются, пялят глаза и невесть что думают. Может быть, принимают за подозрительных беглецов… Кучер исподлобья оглядывает каждого встречного и, чертыхаясь про себя, изо всех сил сдерживает лошадей.
Даже слабый стук копыт на пустынной улице кажется особенно громким. Ни одной подводы, ни одного извозчика. Не видать ни конки, ни рассыльных с тележками, никого. Шершавый, заиндевелый провод протянут сверху поперек улицы; воробьи чирикают на нем. Прохожих совсем мало. Они жмутся к тротуарам, лишь изредка кто-нибудь перебежит дорогу.
За высоким дощатым забором высятся огромные фабричные корпуса, закопченные здания с четырьмя рядами окон. Но теперь там уже не видать того неустанного движения голов, рук и тел, которое прежде не затихало с шести утра до шести вечера. Потухшая труба одиноко торчит, будто поднятый к небу закоченевший палец; на самой верхушке ее развевается на ветру красное знамя. Из котельной не вырываются белые клубы пара; единственное окно на самом верху четырехугольной дощатой вышки запотело и затуманилось, будто заплаканный глаз. Дальше стоят параллельно друг другу три массивных здания с большими, почти во всю стену окнами, сквозь которые виднеются железные балки, черные, смазанные маслом, неподвижные стальные оси, катушки и застывшие гладкие ремни. Из конца в конец тянется просторный пустой коридор. Первый луч солнца, перебравшись через крышу соседнего деревянного флигелька, скользит по полу и, задев брошенный кем-то молоток, вспыхивает яркой искоркой. Всюду пусто и до жути тихо, как бывает в первый день праздника. Уже третью неделю фабрика стоит.
Железная дорога. Переезд с обеих сторон открыт. На той стороне трое мальчишек затеяли на рельсах игру. Сторожка на замке, ступеньки запорошены снегом. На подоконнике грустно поникла неполитая фуксия. Рядом с ней лежит, свернувшись на солнышке, кошка и равнодушно щурится на проезжающих. В нескольких шагах от переезда брошенный, занесенный снегом паровоз с открытым, пустым товарным вагоном. Лошади пугаются и шарахаются в сторону. Раздраженный кучер так натягивает вожжи, что лошади подымаются на дыбы и слышно, как звякают удила.
Палатки на рыночной площади забиты досками. Неподалеку церковь с зеленой башенкой. Там виднеется колокол. Сегодня воскресенье. Но ясно, что как на прошлой неделе сюда никто не приходил, так и сегодня не придет… Все больше и больше людей идут туда, куда они шли и вчера и позавчера…
Мощенная брусчаткой улица остается позади. Колеса с грохотом катятся по неровному булыжнику предместья. Не нужно больше сдерживать лошадей. Почувствовав волю, они бегут рысью, но вскоре сбавляют прыть. Стертые подковы скользят по липкой грязи и подмерзшим кочкам. Повозка подпрыгивает и грохочет.
Яну и Марии удобно на пружинном сиденье. Мартынь примостился на передке, напротив них. Он то и дело сползает вперед, но успевает вовремя удержаться на месте, чтобы не задеть невестку. Он в легком пальто и шляпе. Резкий ветер румянит его смуглое лицо и щиплет пальцы. Но он весел и разговорчив. От этого и остальным легче на душе.