Я кивнул.
Сбоку скрежетнул зубами Майтус.
— Кстати, — уставился на меня Сагадеев, — что там произошло на юге у вас?
— Инцидент, — усмехнулся я.
— Это было похоже на нападение?
— Это было похоже на дуэль.
— Вы уверены?
Я пожал плечами.
— Расскажите, пожалуйста, — тихо попросил государь-император.
— Был такой ротмистр Жапуга. Сотня его стояла в соседнем городке. А у нас гарнизон, и городок побольше, и зелень, и жизнь поживее. Как крепостную стену достроили да улицы замостили, многое наладилось. Леверн не Леверн, а девушки под вечер в платьях под зонтиками выхаживали.
Государь-император хихикнул.
Все знали за ним некоторую смешливость, причем спонтанную, «перышком щекотнуло», поэтому я лишь взял паузу, маскируя ее задумчивостью.
— Все как-то само собой вечером и случилось.
— Извините, что спрашиваю, Бастель, — подал реплику Сагадеев, — вы опять же уверены в некой незапланированной случайности произошедшего?
— Это важно?
— Чрезвычайно.
— Это было около двух месяцев назад. Не думаете же вы…
Я подождал, не возразит ли мне обер-полицмейстер, но тот смолчал.
Значит, думают. Думают, что господин ротмистр Эррано Жапуга… что? Исполнял чью-то злую волю? Участвовал в заговоре против фамилий?
Вздор! Или все же…
Я прикрыл глаза, вспоминая.
— Нет, — сказал я. — Я вступился за честь женщины. В этом не было какого-то далекого умысла. Жапуга был пьян.
— Тем не менее вы дуэлировали.
— И был ранен. Об этом написано в рапорте на имя начальника гарнизона.
— А Жапуга? — подался вперед Сагадеев.
— Упал с обрыва.
— Его нашли?
— Нет. Там горная речка. Если его и вынесло, то в ассамейские земли.
Сагадеев покивал, заглянул в бумаги в своем кулаке.
— Что ж, если вы уверены… — он что-то отчеркнул ногтем. — Словом, ладно, этот эпизод мы в расчет брать не будем.
— Как вам Лобацкий? — спросил вдруг тихо государь-император.
Его взгляд, до этого плававший поверх голов по невзрачным портретам сыскных мастеров, прибитых над дверью, опустился и нашел меня.
Странным образом показалось, будто было в нем какое-то болезненное любопытство, как у человека, ожидающего смерти, к тому, кто только что счастливо ее избежал.
— Он был «закрыт», — сказал я. — Я, честно, не ожидал, что он настолько силен. Пожилой человек. И кровь — необычная очень.
— Опишите.
Голос государя-императора дрогнул.
— Пустота. Может быть, ложная пустота. Но вместе с тем — страшная. Воронка с редкими жилками настоящей крови. Не знаю, как еще сказать.
— Достаточно.
Государь-император прикрыл глаза ладонью.
Над его плечом вытаращился пристав, зашевелил усами, как таракан.
— Хронология такая, — оторвавшись от бумаг, произнес Сагадеев. — Первый случай — Штольцы. Полгода назад.
— Как, они тоже? — ужаснулся дядя.
— Меровио Штольц. Вы разве не знали?
— Нет, знал, я знал Меровио, — горячо заговорил дядя, — такой седой, похожий на коршуна старик. Я даже был на его похоронах! Но чтобы думать, что его убили? Мне сказали — приступ. И дочь его…
— Это мы распорядились скрыть истинные причины смерти, — сказал государь-император, отнимая ладонь. Голубые глаза его потемнели. — Иначе было нельзя.
— Кто убийца? — спросил я Сагадеева.
— Подозреваем — его секретарь, Тимофей Громатов. Меровио Штольц был буквально изрезан в своем доме ножом для перлюстрации писем. Чужаков никто не видел. Ни прислуга, ни семья. Так что, скорее всего, Громатов.
— Он был как Лобацкий?
— Подозреваем, что да. Спустя день его труп был найден в нумере постоялого двора на пути к Брокбарду.
— Нитевода вызывали?
— Нет, тогда нет, — вздохнул обер-полицмейстер. — Полагали, Громатов убил Штольца во время ссоры, потом сбежал, потом от раскаяния покончил с собой.
— Покончил?
— Да, однозначное самоубийство. Тем же ножом. Поэтому и не придали особого значения. Даже когда случилось второе убийство…
— Иващин, — сказал я.
— Да, — прищурился Сагадеев, — Федор Иващин. Три с половиной месяца тому…
— У нас служил его племянник. Знаю от него. Потом — газеты…
Обер-полицмейстер сморщился.
— Да уж, порастрепали. Клуб любителей опиума распахнул двери смерти! Иващин убит! Жуткая смерть в халате!
— Я видел дагеротипную табличку, — у государя-императора слабо дрогнули углы рта, — там все в крови, такое все черное…
