— Что такое, старик, — спрашиваю я его, — что у тебя за горе?
— Горе и есть, — отвечает он задумчиво, — надо бы вот карасей ловить на озере, — теперь самый ход, — а один не смею. Тоскливо как-то одному ночью на озере да и работы много.
— Возьми меня, — говорю ему, давно уж сам подумывая назваться к нему на рыбную ловлю.
Старик даже встрепенулся от радости.
— Только, — говорит, — возьми с собой на случай свою винтовку.
— Зачем? — спрашиваю; но старик не ответил мне при внучке.
— И Лыска, собаку свою, оставь в комнате: какая уж ловля с собакой!
Мне не хотелось Лыска оставлять в доме, чтобы он без меня как-нибудь не поссорился с ночным посетителем, но старик утешил меня, говоря, что собака и одна прекрасно ночует.
Я послушался старика и к этому же вечеру стал собираться в ночную поездку.
Внучка нам настряпала брусничных пирожков; я захватил с собою фляжку крепкой водки, свой дорожный чайник, сковородку для карася; старик наложил полный нос своего челнока сетей, и мы отправились в дорогу.
С грустью провожала нас девушка с Лыском, который даже повизгивал, видя, что я отправляюсь с ружьем на охоту. Но промелькнул мыс один, — и ни домика, ни белого чума с знакомою детскою фигуркою; мы одни на просторе тихой реки, обрамленной темным хвойным лесом.
Люблю я северные реки, тихие, молчаливые, неизвестные в своем просторе, что ни плесо, то открытие, что ни изгиб реки, заворот, — островок какой, все новой таинственно словно тут не бывал еще человек, не оставил еще следа по себе, даже старого забытого кострища. Вода и лес, темный молчаливый лес с громадными кедрами, соснами и елями, которые кое-где нависли над рекой и готовы упасть в ее воды. И вдруг за поворотом веселый желтый бережок, возвышенный, с веселым чистым, ясным сосновым лесом. Сосна к сосне, как свечи восковые; желтые вершины высоко, высоко и шумят, как будто вечно шепчутся, а внизу на земле не трава, не земля, а белый мох, как ковер какой, одевший землю; и кажется, нет тут только человека для поселения, чтобы в воду эту тихую гляделась деревушка…
Так бы и поселился здесь с кем-нибудь, так бы и жил, ни о чем не думая… Проедешь этот лес, как будто нарочно выглянувший из темного необозримого пространства, и снова темная ель, кедры пушистые, поваленные уродливые деревья. Только рябчик разве запоет где близко, сидя на дереве, запоет песню свою короткую, как будто обрадовавшись, что слышит человека. И снова тишина и покой, снова река и берега ее лесистые, безмолвные, и так на сотни, на тысячи верст.
Но мы не долго плыли этой рекой, верховья которой еще неизвестны географу: старик неожиданно пристал к низкому берегу, где я заметил следы человека. Это был маленький березовый балаган с кольями, воткнутыми в песчаный каменистый берег; рядом с ним следы огня и срубленное дерево, которое, как срубил его несколько лет назад старик, так и лежало тут обугленное немного от места разруба.
— Тут мы поедим, — заметил старик и стал настругивать палочку, чтобы зажечь дерево и приготовить пищу.
Скоро показался дымок, вспыхнул огонь, и дерево загорелось весело, ярко, как горело уже не один раз в минуты посещения деда.
Этот берег, река и огонь представляли красивейшее зрелище, и я залюбовался на минуту; но старик не обращал ни на что внимания, мерно продолжал свою работу, то расстилая для сиденья ветки, то приготовляя немудрое кушанье из вяленой на солнце рыбы.
Молча мы поужинали на этом памятном берегу с дедушкой, молча напились чаю; затем, когда все излишнее попрятали в берестяном березовом шалашике, старик заметил:
— Теперь пора на озеро, — солнце уже садится.
Действительно, с реки потянуло уже сыростью, и темный лес стал еще печальнее и сумрачнее. Мы вытащили челнок, сложили в него рыболовные сети и потащили его по узкой просеке к озеру, с которого доносился уже голос гагары.
— Далеко озеро, дедушка? — спрашиваю я, запыхавшись от работы.
— Рукой подать! — отвечал старик.
В поту дотащились мы до озера, которое глянуло на нас сквозь темные ветви.
Какое дикое, мрачное таинственное показалось мне оно даже после этого мрачного болотного леса! Берегов нет, лес вошел вместе с своими голыми корнями в самую воду; мох, лишаи, камыши какие-то, темные, высокие и через них просвечивающие тихие, сонные воды. Над камышами лес, позади лес, впереди та же лесная чаща, что около, и кажется, она расступилась только затем, чтобы образовать это длинное, печальное озеро, где темная гладь воды так сочеталась с темнотой вокруг. И только мы вынырнули из этих камышей на лодочке, как тут же, возле, раздался вдруг пронзительный крик большой гагары. Я даже вздрогнул от неожиданности. Вслед за этим оглушительным сигналом, отдавшимся эхом в лесу, послышались сотни голосов других таких же гагар, которые все забили тревогу.
