Ну, а поскольку кровожадных охотников среди полевиков не оказалось, то и среди мохнатых «экспроприаторов» потерь не было. Увы, но и фотоаппарата в тот полевой сезон не было с собой ни у кого из присутствовавших. Так и остались лишь в памяти человеческой эти чуть удивленные круглые глазки–зернышки, упитанные деловитые бока (со складками почти как у шарпеев) и странные крупные и мохнатые «чебурашкины» уши. Так, условно, «чебурашкиными ушами» и называют их до сих пор очевидцы этой истории, когда встречаются случайно где–нибудь в городе и вспоминают о том времени.
А кто это был — да, кто ж его знает? Мы ведь на той земле таёжной — в основном гости незваные, а хозяева–то — они. Вот им и виднее: кто есть кто.
ПОСЛЕСЛОВИЕ.
После опубликования рассказа «Чебурашкины уши» в Интернете мне пришел отклик от читательницы и писательницы Татьяны Крючковой, который наконец–то объяснил мне: что же за зверь такой повстречался геологам в Саянской тайге. От всей души благодарю Татьяну за такую подсказку.
Итак, зверек, о котором идет речь в рассказе, алтайская пищуха. Вот что мне о ней удалось найти в иллюстрированной энциклопедии животных АЛТАЙСКАЯ ПИЩУХА
(Ochotona alpina). Обитает в каменистых россыпях в горах Алтая, в Саянах и Забайкалье, в Восточном Казахстане; встречается в Монголии (на Хангае). Длина тела — 20–25 см. Самка имеет обычно два помета в год (реже 1 или 3), в каждом помете 1–8 детенышей. Молодые самки вступают в размножение лишь на втором году жизни. Плотность популяции составляет 2–30 особей на га. Семья пищух обычно устраивает на каменистой россыпи от 2 до 7 кладовых на расстоянии 1–3 м друг от друга, обычно в одних и тех же местах из года в год. Излюбленным кормом является хаменерион (Chamaenerion latifolium), составляющий от 44 до 75 % запасов, злаки и осоки (среди них трудно выделить предпочтение каких–либо видов), предпочтительно — крупные и сочные, горец альпийский (Polygonum alpinum), родиола розовая, которая в сыром виде часто составляет основу запаса, а из кустарников предпочтение отдается черной смородине. Пищухи очень любят запасать чемерицу, хотя ее не едят.
Плывут туманы над Нижней Тунгуской. Плывут, плывут. Просвечивают сквозь них долгие, протяжные, словно эхо, берега: где высокие да обрывистые, где низкие да замшелые. Бегут по берегам деревья лесные — лиственницы, березки… Бегут, бегут, прячутся в туманах от ветра осеннего, студёного, непременного. А не укрыться им за туманами, не спрятаться! Разнесёт ветер и туманы, разнесёт, разгонит, а что не разгонит — то в небо подымет, в облака–тучи обратит, дождями на землю прольёт, снегами выметет…
Плывут туманы над Нижней Тунгуской, словно призрачными ладонями, словно пальцами белесыми чуть касаясь реки–красавицы. Ожерельями–плёсами расплескались вдоль неё бесчисленные бусинки–самоцветы — сердолики рыжие, кварцы молочные, прозрачные горные хрустали да цветные яшмы …
Говорят, если терпеливо вслушиваться в туманы, то можно порой различить в них древний, манящий, таёжный голос, сказочный голос девки-Синильги… Плывут туманы над рекой, плывут, словно души человеческие, Синильгой завороженные, влюбившиеся в эти берега, в эти оленьи тропы, в эти поющие горлом диковинные эвенкийские скалы …
Ходят в глубинах речных, изумрудных, рыбы могучие — бесценные тёмные таймени. Светом брызнувшим отражаются на речных волнах радуги небесные. И, конечно, наступают однажды, ледяные, морозные ночи долгие, дни короткие…
Утечет время, вьюгами завьётся — снегами уляжется, унесёт путника далеко–далёко от сибирской реки. И вдруг, ненароком, вздрогнет оно в самом сердце, вернётся эхом, наснится–нагрезится: и поплывут, поплывут снова сквозь память человеческую волшебные туманы над Нижней Тунгуской …
