Стали его разглядывать. А у него взгляд остекленевший — в дверной проём: уставился и замер…Картошка наполовину только чищена. Нож на полу валяется. Ну, стали его трясти, растирать да материть. Потом, когда отошел малость, полкружки водки (из нз) налили. Выпил. Соображать начал. И такое порассказал…
Чищу, говорит, картошку. А день–то серый, в баньке вообще — сумерки. Придвинулся поближе ко входу, где лучше видать. Тишина кругом. Неуютно как–то. Знаю же — что один здесь до самого вечера… Вдруг вроде как в глазах потемнело. Голову приподнял: глядь, а мимо меня собачонка в баньку — нырь и — под лавку. И сидит там. Хвост поджала между ног. Вся дрожит. И даже не пикнет. Замерла. Откуда, думаю, в тайге собака взялась? Нет же никого!
Так. Ладно. Чищу дальше… Раз — чувствую глядит на меня кто–то, а кто — не вижу. Холодно аж внутри стало. Трясти меня начало с чего–то… Знобит всего. Я затих. Нож в руке сжимаю… Не знаю что делать. Снег же идёт хлопьями. Да такой что не особо чего разглядишь. Вышел я из баньки. Стою. Озираюсь…Ага! Морда волчья из кустов выглядывает! Я напрягся. Жду… И вторая — позади баньки за ручьём!.. И третья — сбоку так, чуть подальше. Следят за мной. Не приближаются. Замерли. Ждут чего–то. Знака какого, что ли?..
Постоял я, подумал. Зашёл обратно, развернулся на пороге, ну, чтоб за спиной никого. Короче, только занял позицию: глядь, а передо мной, вот здесь, на пятачке перед банькой, стоит огромный волк… И взгляд у него — человечий прямо… Смотрит на меня не мигая. Не кидается. Просто смотрит. Что тут со мной произошло — не могу описать…Будто душу из меня вынимает… Почудилось мне, будто целая вечность прошла… Тут собака заскулила. Тоненько так. Никогда не думал, что собаки так скулить могут. А глаза у волчары… зелёные какие–то.
Не знаю, как я упустил… Только не заметил я в тот момент, как исчез волк. Мгновенно исчез. Словно и не было его! Как остальные волки ушли — видел. А этого — упустил… Проходит немного времени. Слышу конский топ. Стоит передо мной всадник на коне. При нём — две лайки. Спрашивает всадник про собачку. Говорит, его это лаечка. Мол, охотник он, наказал её, побил, а она убежала. А собака под лавкой сидит, скулит, выходить не хочет…
Ну, вытащил я кое–как собачонку, отдаю ему… А он схватил её в руки, как вещь какую–то, как захрипит вдруг, — и … перекусил ей горло–то! Клыки у мужика здоровенные такие! Кровища хлынула… Оторвал он ей голову. Кровь пьёт, чавкает. Потом остальное в кусты отшвырнул. А там — тени какие–то зашевелились. Пропала собачка… Тут же глянул на меня: вроде как молчать приказал. Я стою, как вкопанный. Совсем ошалел… И сгинул он. Будто и не было ничего… А я — как сел на лавку, так и пошевелиться не мог… Вроде — одеревенел.
Кузьмич Сидорова на смех–то поднял, конечно. Всю обратную дорогу по этому поводу балагурил. Однако, по рогам так и не врезал почему–то… Ночевать остались в деревне. Кузьмич с Витюней и шофером у своих знакомых что ли. Короче, от начальства подальше, к водовке поближе. А Михалыч с Сидоровым вдвоём в пустой избе одни остались…
Наутро Кузьмич Михалыча первым увидел. И ахнул. Стоит Михалыч на крыльце избы — весь седой, как лунь. А в избе Сидоров спит — спокойно так, сном младенца. А Михалыч мрачный весь. Говорит, всю душу из него ночью Лёха вынул: стоял у окна и выл по–волчьи. Полнолуние было.
Ну, что ж… Постояли они. Перекурили это дело. Потом «Урал» подошёл. И — поехали в город… А про случай этот Михалыч велел никому не говорить. И не ездили они больше туда. Ни на какие рекогносцировки. Ни за каким золотом…
Меня везут через весь город. Мимо одной больницы. Потом за спиной остается другая. А меня всё везут и везут куда–то в настоящей карете.
«Карета скорой помощи» — так, кажется, когда–то по своему функциональному предназначению называлась эта колымага. Доблестно обшарпанный приблизительно белого цвета Газ‑21. На улице крепко морозит, однако атмосферу в салоне автомобиля трудно описать простыми словами: это не жарища, и даже не финская сауна, нет, это натуральная эсэсовская душегубка времён холокоста. Дежурный врач и водитель приоткрыли для себя окошко и дышат в него. Мне, больному, увезенному из дома в неизвестном направлении, дышать нечем. Да и незачем, наверное, поскольку на мои хилые крики о помощи никто из партайгеноссе в передней части авто не отзывается.
