Впереди был желанный мыс. А под самолетом распласталась белая, однообразная тундра — царство снега.
Машина тихо шла над снегом. Внизу не было никаких ориентиров, и теперь казалось, что самолет вовсе не мчится с крейсерской скоростью, а еле-еле карабкается по глубокому сугробу. Но стрелка прибора под напором ветра указывала на цифру 220.
Алексеев сидел на удобном откидном стуле, слившись с рукоятями, педалями и рычагами управления. Руки и ноги его постоянно чувствовали нетвердую поступь самолета. Дул лобовой ветер. Машину качало.
Справа уголком глаза командир видел лицо своего механика, борющегося со сном...
Пилот взглянул вниз и вдруг почувствовал какую-то внезапную режущую боль в глазах. Под самолетом искрился далекий блестящий снег. Бескрайная снеговая пустыня лежала ровно, без возвышенностей, увалов и взгорий. Яркие солнечные лучи, падая на землю, сейчас же отражались на снеговых кристаллах и с той же силой и яркостью отпрыгивали обратно вверх...
Из глаз побежали слезы. А еще через полчаса водитель самолета ощутил легкое головокружение. Боль в глазах усиливалась.
Ощущение чего-то легкого, невесомого и невидимого надвинулось на пилота. Он оглянулся кругом. Впереди машины, по сторонам, сзади, за фюзеляжем было пусто, светло и бесконечно...
Прячась за козырек кабины, командир глянул вниз. И там не было ничего.
Пустота. Свет. Бездонность...
«Где я? — спрашивал себя Алексеев. — Где земля?»
Ему вдруг показалось, что самолет летит вовсе не над землей. Земли не было! Она провалилась вниз, а машина врезалась в какой-то другой мир.
Самолет летел в космосе. Летчику показалось, что кругом машины носились миры вселенной и они пылали ярким, все пожирающим блеском.
Алексеев еще раз взглянул за борт и снова не увидел ничего. Прежняя пустота, бездонная пропасть ликующего бесцветия!
Машина преодолела силу притяжения земли и оторвалась от нее за миллионы верст...
Пилот вглядывался в приборы. На румбе компаса был норд. Высота — полторы тысячи метров. Приборы чуть виднелись, хотя Алексеев и глядел на них своими широко открытыми слезящимися глазами.
— Нордвик! Соляные сопки, видишь, Дмитрич.
Это кричал ему в правое ухо, закрытое кожей и обезьяньим мехом, бортмеханик. Голос Сугробова доносился до него глухо, как будто издалека.
«Где я?» — повторял про себя пилот.
Он толкнул локтем Сугробова и помаячил ему о замене в управлении самолетом...
Алексеев закрыл глаза меховыми крагами и опустил голову на колени. Глаза нестерпимо резало, и теперь казалось, что в мозг вонзились тысячи острых игл.
— Посадку! Аэродром показывают... бери! Что с тобой, командир?! — кричал далекий голос.
«Надо садиться», — пронеслось в воспаленном мозгу, и, подняв голову, летчик крикнул:
— Хорошо! Приготовься!
Опять впились руки в механизм управления, ноги давили педали...
Вдруг в глазах преломилось изображение гор, нагромождение льда, черные точки на снегу, огромная буква «Т» на аэродроме... Через мгновение опять пришла боль, все исчезло...
Стиснув зубы, чтобы не закричать, летчик выключил моторы и стал опускать машину на посадку под резким углом.
— Торосы!— кричит Николай Сугробов и трясет командира за плечо.
Алексеев быстро включил моторы и рванул аэроплан кверху. Прошел еще минуты две и опять выключил.
— Лед, Дмитрич! Лед! — снова кричит механик. — Куда ты?
Летчик опять взмывает на минуту машину кверху...
Самолет прыгает надо льдом, как блоха.
Боль в глазах мутила рассудок. «Скорей бы земля или еще там что».
— Дядя Митяй!..
«Поздно, Коля, поздно».
У-ух! Удар. Толчок. Треск. Стремление по инерции вперед, боль в лице от удара о приборы. Все замолкло...
* * *
От толчка пассажир самолета — парторг правительственной зимовки на мысе Нордвик — проснулся. Он неуклюже полез к выходу, ежась от холода. Вывалившись в снег, он как можно веселей крикнул:
— Ну вот и чайку выпьем теперь!
Вдруг из кабины пилота спиной к парторгу медленно поднялся Алексеев и на ощупь («как слепой, что это он», — подумал парторг) полез из самолета. В это же время выпрыгнул на снег и Сугробов.
Парторг взглянул на механика и замер: лицо у него было залито кровью.
