Задача принимать посетителей, поток которых почти не прекращался, легла в основном на плечи Мэдлин и сэра Седрика. Разумеется, леди Бэкворт и Александра проводили все время, когда не спали, в комнате больного, и там же зачастую находилась мать Мэдлин. Эдмунд должен был заниматься делами имения; к тому же он пытался быть для детей одновременно и отцом, и матерью.
Мэдлин улыбнулась, глядя на воду невидящими глазами. Всего неделю назад она спрашивала себя, что будет делать в дни между отъездом Джеймса из Эмберли и отходом его корабля, как ей удастся не дать воли своим мыслям и чувствам. Ни один из ее старательно составленных планов на первые пять дней не осуществился.
И что будет теперь, если он вернется? Что, если письмо Эдмунда застало его вовремя и Джеймс решит вернуться в Эмберли, а не плыть в Канаду?
Мэдлин подняла глаза к восточному склону холма, на дорогу, по которой обычно подъезжают к дому. Она поняла, что делает это ежеминутно с тех пор, как вышла из дому. Но даже если он и приедет, самое раннее, когда его можно ожидать, – это завтра.
А что, если он приедет? Она не готова к его приезду. Она не знает, как ей быть в таком случае.
А что, если он не приедет? Она не готова к его неприезду. Она не знает, как ей быть и в таком случае тоже.
По склону холма спускался одинокий всадник. Но это, конечно, не он. Его нельзя ожидать раньше завтрашнего дня. Это мог быть мистер Уотсон, или Майлз Кортни, или кто-нибудь еще. Но она выпрямилась и смотрела на всадника; интуиция и участившиеся удары сердца подсказали ей, кто это. даже до того, как он подъехал достаточно близко и его можно было ясно рассмотреть.
Мэдлин осталась стоять на месте и только поворачивалась, в то время как он приближался, так что в конце концов перила моста оказались у нее за спиной. Он был бледен и небрит. Джеймс остановил коня на мосту, и его усталые темные глаза впились в нее.
– Он еще жив, – сказала она.
– Еще? – Голос его звучал хрипло. – Значит, предполагалось худшее?
Он ждал ответа, не сводя с нее глаз. Мэдлин коротко кивнула. Ей показалось, что он хочет что-то добавить, но Джеймс промолчал. Ослабив поводья, он пустил коня шагом.
На ступенях его ждал Эдмунд. Мэдлин увидела брата, когда повернула голову, чтобы посмотреть на дом.
* * *
Была поздняя ночь. Джеймс потерял счет времени. Ведь последние дни и ночи так смешались в его голове, что он не в состоянии был определить, какой нынче день. Он спал пять часов – по крайней мере так сказал ему Эдмунд – после того как приехал, после того как обнял мать и Алекс и провел целый час, стоя у ложа отца и не сводя с него глаз.
И вот теперь он снова стоит здесь – в этой комнате он еще ни разу не присел. Мать сидит у окна, голова ее упала на грудь. Алекс ушла спать по настоянию Эдмунда и свекрови.
Отец дышал с таким трудом, что дыхание его походило скорее на храп. Глаза были полуоткрыты. Руки лежали на одеяле точно так же, как лежали раньше, в тот день, когда приехал Джеймс. Он так и не пошевелился.
Врач сказал, что на выздоровление практически нет надежды. Его отец умирает.
Джеймс коснулся отцовской руки. Она была холодной. – Отец, – сказал он, – вы меня слышите? Не умирайте. Откройте глаза, узнайте меня.
Он помнил, что мать обнимала их и целовала, когда они были совсем маленькими, и время от времени скрывала их мелкие шалости. Например, однажды она велела тайком унести по задней лестнице на кухню его грязную одежду, после того как он нарушил запрет и побывал на торфяном болоте. Но ее вовремя научили, что подобные проявления нежности – это слабость, которая только поощряет в детях своенравие.
– Всего лишь один взгляд, – сказал он. – Один ласковый взгляд, отец.
Отца он боялся и боготворил. Детство и большую часть юности он провел в страстном стремлении жить так, чтобы оправдать отцовские ожидания. Бунтовал он не часто, а когда бунтовал, потом его снедали чувство вины, угрызения совести и ужас перед гневом отца и Господа. Он прожил много лет, тоскуя в ожидании отцовской любви и черпая силы в его нечастых взглядах, в которых мелькала гордость за сына.
