— Еще кое-что беспокоит меня, — сказал Два Орла.
— Что?
— Зачем человеку, который стоит много миллионов долларов и которому есть чем заняться, основывать церковь и газету в такой дыре, как Бэсин Вэли?
Фенберг криво усмехнулся:
— Говорит, что нравится воздух.
Охранник и Фенберг прошли уже полпути по холодному цементному коридору, когда Майкл обернулся:
— Когда ты выходишь?
— На Рождество.
— За что же они посадят тебя в следующий раз?
За улыбкой, в глубине глаз Фенберга Чарли Два Парящих Орла разглядел тревогу. Чарли сунул руки в карманы.
— У меня плохая осанка, — сказал индеец.
Фенберг понимающе кивнул и помахал на прощанье рукой.
* * *
Выйдя наружу, уже на ступеньках тюрьмы, Фенберг глубоко вздохнул.
— Зачем обладателю двадцати восьми миллионов открывать еще одну газету в такой глуши? Что ты об этом думаешь, дорогая? — Фенберг задумчиво погладил карман рубашки и успокоился, ощутив под пальцами знакомую фотографию.
Налетевший порыв ветра обдал его запахом дыма и сосен. Маленькая община Бэсин Вэли стояла в обрамлении молчаливых, покрытых снегом вершин Верхней Сьерры. В домах уютно горели камины. Меланхоличное настроение Майкла Фенберга идеально подходило к картине задумчивого неба, простиравшегося над великим Тихоокеанским Северо-Западом. Он был высокий, шесть футов и два дюйма, и представительный. Красивые губы слегка улыбались, а серые искрящиеся глаза казались почти серебряными на загорелом лице. Но когда он не разбивал сердца или не шутил с мальчишками, морщинки от улыбки становились глубже и что-то поднималось у него в груди, что приходилось со вздохом подавлять. Майкл покачал головой и погладил фотографию жены и ребенка.
Впереди был длинный день.
Ему надо было сделать множество дел, самым важным из которых было найти замену Генри Даричу.
— Я чувствую себя вернувшейся домой, — сказала Элен. — Со своими чемоданами и своими родителями. Универсальный символ всех недавно разведенных женщин. Я имею в виду чемоданы, а не родителей.
Элен Митикицкая была поразительно похожа на живущего раздельно Сноу Уайта. Длинноногая, она по-прежнему обладала непринужденной осанкой. И все же что-то изменилось в ней.
— Что ты чувствуешь? — спросила терапевт.
— Я дома. С родителями и маленьким братом. Фотографии неразведенных сестер в очаровательных рамках. Еда подогрета и всегда вовремя. Не хватает приключений.
— Ты уклоняешься от ответа. Что ты чувствуешь? — Элен обхватила себя руками и сидела, слегка раскачиваясь и уставившись в пол пустым взглядом. Она избегала смотреть на маленькую сухую женщину с непомерно короткой стрижкой.
— Как будто я сбежала, и всему сразу пришел конец? Я не знаю. — Она знала. — Я плачу каждый день. Иногда не могу остановиться. Наверно, я принадлежу к тем незаурядным, талантливым женщинам, которые выходят замуж, следуя плохим советам. И я вижу сны. Плохие. На самом деле это один и тот же сон, который приходит каждую ночь.
У Элен Митикицкой были длинные волнистые волосы цвета воронова крыла, светло-голубые глаза, розовые щеки и полные губы. При этом красоту ее нельзя было назвать слащавой. Она была достаточно женственной, чтобы привлекать мужчин, но мужчин неординарных. Комната, где она находилась, была темной. Ее окружала деревянная мебель, громоздкая софа была надежной, как чрево матери.
— И день на день не приходится, — продолжала Элен. — Временами я чувствую себя собранной, исчезает путаница, и я все прощаю. А иногда наступает полное опустошение. Бывает еще злость, страшная злость.
Она закинула ногу за ногу.
— Иногда, наверно, я зря это говорю, но иногда мне хочется дать бывшему мужу по морде. — Элен сжала руку в кулак. — Размахнуться хорошенько и…
— Это просто мальчишки, — прервала ее терапевт.
— Что? — Элен потрясла головой, отвлекаясь от своих мыслей и возвращаясь в реальность. Она поморгала глазами, глядя на пускавшую клубы сигаретного дыма врача-психотерапевта.
— Мужчины. Это те же мальчишки. Я ненавижу их. — Похожая на птичку психотерапевт была одета во все черное и непрерывно курила терпкие коричневые сигареты от Шермана.
