Нам повезло. В пятницу двадцатого июня Юрьева срочно вызвали в Минск. Мы развернули бурную деятельность. На основании лжеприказа в автобате взяли десять машин. На складах загрузили по списку нужное нам имущество, развезли по приготовленным пунктам хранения. И что удивительно, никто из командиров даже не поинтересовался, куда увозят со складов НКВД оружие, боеприпасы, снаряжение и продовольствие. Все ясно понимали, к чему идёт дело. Поэтому наша возня органично вписалась в подготовку к пресечению возможной провокации со стороны враждебных сил. Рисковали мы сильно. Если вдруг фашисты не напали бы в воскресенье, уже в понедельник после возвращения Юрьева ему бы непременно сообщили о нашей подрывной деятельности. О последствиях думать не хотелось… Ссылки на ожидаемое начало войны точно не помогли бы. Пятнадцать лет лагерей нам бы показались лёгкой прогулкой.
Но война началась. И здесь нам, если так можно сказать, опять «повезло». По документам наш взвод считался учебной командой, хотя был укомплектован только старослужащими бойцами, пограничниками, комендачами и охраной стратегических объектов. Поэтому для штабных бюрократов и крючкотворов мы были вроде только что призванного пополнения. Посему нас просто придали для усиления охраны моста. За ним приглядывало два неполных взвода НКВД. Как это ни парадоксально звучит, мы оказались лишними.
Это очень скоро, после первых кровопролитных боев для затыкания дыр будут бросать всех подряд. Мост, хоть и смотрелся внушительно, на мой взгляд, не стоил этого. Река Сож ниже и выше переправы сильно обмелела, и перебраться через неё можно было совершенно спокойно. Впрочем, немцы его пока не бомбили и, видимо, мечтали захватить целым и невредимым чуть позже. Спасением для нас стало то, что в нашу сторону вели всего три более-менее приличных дороги. Вот мы и принялись устанавливать фугасы. Зная, что особенно в начальный период войны немцы шли плотными колоннами, взрывчатки мы не жалели. Была бы моя воля, я бы заминировал шоссе до самой польской границы.
Немцы двигались нагло, разведку на массированное минирование провели бегло. За что потом и поплатились. Любо-дорого было посмотреть на остатки разорванных мощными зарядами машин и человеческой плоти. А потом началась наша диверсионная работа. Действовали мы почти до конца августа, чуть ли не идеальных условиях. Сил на борьбу с нами у них всё же не хватало. Лишь когда стали прибывать спешно сформированные из бандеровцев и прибалтов полицейские формирования, стало немного похлопотнее. Но мы с ними старались пока не связываться. Главное, мы били врага. Это тяжёлое время вспоминать не хочется. Слишком сильным был враг. А осенью настал мой последний бой. Мы тогда прикрывали отход основной группы. Взрыв мины, толчок в грудь, вспышка Ц и наступила темнота.
Мне показалось, что я потерял сознание на доли секунды. Просто уснул и тут же проснулся. Судя по первому ощущению, я по-прежнему находился в лежачем положении. Глаза, как ни старался, пока открыть не мог. Казалось, сомкнутые веки залили бетоном. Спокойно, Шарапов, без паники. Начнём с элементарных действий. Так, где же я? Ну как где? Что за вопрос очнувшегося в милиции пьяницы? В лесу, где от полученного ранения только что потерял сознание.
– Лёль, как ты? – заволновался я. Я-то ладно, а вот она в каком состоянии? Тьфу, то есть, мы. В ответ, как поётся в одной песне, только тишина. А внутри образовалась странная пустота, словно только что вынули из организма самое ценное, что есть в моей жизни.
– Лёля!! – закричал я в панике. И опять пугающая тишина. Быть такого не может, чтобы она не ответила. Даже когда мы с ней разругивались в хлам и она демонстративно ложилась на грунт, словно подводная лодка, я всё равно продолжал ощущать её присутствие. Мне всегда казалось, что от неё теплым летним ветерком веет. А теперь этого не было.
Ничего не было. Пустота. Пугающая пустота. Страшная мысль пронеслась внутри меня. Верить в это не хотелось. А что если она умер… У неё же не было «запасного» тела, как у меня. И ей некуда было уходить. Это только у меня сохранялась, пусть едва заметная, но связь с моим телом. Эта чуть мерцающая ниточка тянулась из моего будущего в военное прошлое. И этот жгутик никогда не обрывался. От этого предположения я завыл. Слёзы потекли даже не ручьём, а настоящей полноводной рекой. Какой только кретин мог сказать, что мужчины не плачут! Плачут. Ещё как плачут. Я выл самым натуральным образом. Только потому, что голосовые связки ещё не подчинялись. С трудом открыв глаза, сквозь слезы я увидел прыгающее изображение больничной палаты. С первого взгляда было ясно: это уже моё время. Ровные потолки, современные плафоны. На окне зелёные шторы.
