Сержант в снегах - страница 7
«Что с тобой такое, сержант? Какой сегодня солнечный денек, правда ведь? Счастливого тебе Нового года, сержант». — «И тебе тоже, Марангони». — «А в какой стороне Италия, сержант?» — «Вон там, наверху, видишь? Нет, еще выше. Земля круглая, Марангони, и мы находимся среди звезд. Все до одного».
Марангони все понимал и молча улыбался. А потом и Марангони убили, такого же альпийского стрелка, как все мы. Веселого паренька, совсем еще мальчишку. Он часто смеялся и, когда получал почту, показывал мне письмо, размахивая им над головой. «От невесты», — сообщал он. Вот и его больше нет. Однажды утром, вернувшись с поста, он поднялся на бруствер траншеи, чтобы набрать снега для кофе. Раздался один-единственный ружейный выстрел, и Марангони свалился в траншею с дыркой в виске. Немного погодя он умер в своей берлоге среди друзей — альпийских стрелков. У меня не хватило духу сходить к нему попрощаться. Сколько раз мы вылезали на рассвете из траншеи, и никто не стрелял. Русские тоже вылезали, и мы никогда не стреляли. Почему же в то утро раздался выстрел? «Быть может, ночью у русских на передовой сменились части, — подумал я, — и новички не знали».
— Надо быть поосторожнее и вылезать из траншей в касках, — передал я по окопам.
Землянка Баффо была самой грязной и зловонной на всем опорном пункте. Войдя в нее, я сначала ничего не мог различить. В землянке клубился серый туман и стоял резкий, неприятный запах. Солдаты шумели, а двое кричали и ссорились из-за кастрюли, в которой выпаривают вшей.
— Добрый день и счастливого всем Нового года! — крикнул я с порога, и вместе со мной в землянку ворвалась белесая струя холодного воздуха!
Кто-то ответил мне дружелюбно, кто-то даже пожал руку, а некоторые пробормотали что-то сквозь зубы. Понемногу я стал различать фигуры и лица. Сумел помирить двух спорщиков. Рассказал на их брешианском диалекте о нападении русских разведчиков и о смерти лейтенанта Сарпи. Я знал, что Баффо, хоть и притворяется спящим, тоже слушает. Он без особой радости встречал меня в своей берлоге. Своим солдатам он говорил обо мне всякие пакости: одни ему верили, другие нет. Мне очень не нравилось, что такое происходит на нашем опорном пункте, где все остальные отлично ладили с нами и нам помогали. Баффо злился на меня за то, что я часто поднимал его ночью и приказывал сменить часовых на постах, требовал чистить оружие и убирать берлогу. Он возмущался по всякому поводу: когда не прибывала почта и когда не хватало еды, когда было холодно, дымно, когда начиналась эпидемия дизентерии, — словом, всегда. Если же почта прибывала, он все равно был недоволен, и если печь не дымила, тоже был недоволен, и если еды хватало, был недоволен, если вши оставляли его в покое, был недоволен и, если становилось теплее, был недоволен. Между тем его отделение выполняло намного меньше работ, чем отделение Пинтосси. На сооружение боевой позиции люди Баффо тратили уйму лишнего времени, да еще приходилось их непрерывно подстегивать и самому трудиться за двоих, показывая пример. Чтобы добраться до опорного пункта «Морбеньо», надо было пробежать по открытой местности, а они боялись. А вот солдаты Пинтосси умудрились даже смастерить из вложенных одна в другую пустых консервных банок настоящую печную трубу. Таким нетерпимым Баффо сделала бесконечно долгая военная служба. Ему было тридцать, и восемь из них он провел в армии: воевал в Африке, по жребию был послан в Испанию, был в Албании и вот попал в Россию. К нам в роту его прислали в начале сентября с очередным пополнением. Он устал от военной службы, и теперь ему уже все было невмоготу.
Я говорил громко, так, чтобы меня слышал и Баффо. Спрашивал о детях у тех, у кого они были, интересовался, какая дорога ведет в их селения, обещал, демобилизовавшись, заглянуть к каждому в гости. Красочно рассказывал, какой пир мы устроим, сколько молодого вина выпьем и сколько песен споем. Одному я шутливо сказал:
