И вот, наконец, объявлен ее номер. Пианист взял первые аккорды, и Лариса не чувствуя под собой пола, на одних пальчиках с легкостью пушинки выпорхнула на сцену.
В танец она вложила всю душу. И когда закончила и убежала за занавес, зал клокотал. Ее вызывали три раза: до тех пор, пока она не повторила конец танца.
Разрумянившаяся и счастливая, с букетом осенних цветов, положенных у рампы молодым французом в черном галстуке, Лариса прибежала в свою подшефную комнату студенческого общежития, чтобы переодеться, и увидела Алексея. Он лежал на койке. В комнате, кроме него никого не было.
- Ты почему не на концерте? - Лариса только сейчас заметила, что он курил ("Ах ты, поросенок!") и лежал в ботинках ("Дикарь! Завтра соберу собрание!"), положив ноги на стул. Рядом лежали лекции княгини Волконской.
- Что это за безобразие? Ведь это же издевка. Читать правила хорошего тона и вести себя таким образом. Как тебе не стыдно!
Алексей встал, затушил папиросу, поправил смятое одеяло и, собрав разбросанные лекции в одну стопу, подал их Ларисе.
- За то, что в ботинках прилег, и за то, что закурил в комнате, - виноват. А вот за лекции... за лекции о том, как нужно приплясывать, нужно драть уши тому, кто их слушает, и сечь ремнем того, кто их усердно распространяет.
Широко открыв глаза, Лариса не знала, что ему на это ответить. Нет, это не Алексей. Таким она его не знала.
- Да, да, драть уши и сечь! Эти лекции рассчитаны на то, чтобы воспитать из молодого человека паркетного шаркуна, который должен улыбаться даже тогда, когда ему хочется плакать. Противно и гадко!
После цветов и аплодисментов эта пилюля показалась Ларисе горькой.
- Увалень! Ты понимаешь, что ты говоришь? По этим лекциям учатся прилично вести себя будущие советские дипломаты, работники искусства, офицеры... А ты?! Вылез, как медведь, из своей сибирской берлоги и думаешь, весь мир должен жить по твоим медвежьим законам?
Больше Лариса не хотела разговаривать. Назвав Алексея дураком и тюленем, она зашла за гардероб, чтобы переодеться.
- А обзывать людей дураками и тюленями тоже предусмотрено этими правилами хорошего тона? - язвительно бросил Алексей и снова закурил. Теперь он закурил назло. "Раз дурак, раз тюлень - значит все можно!"
Этот вопрос еще больше разозлил Ларису. Неестественно расхохотавшись, она покровительственно и сочувственно проговорила из-за гардероба:
- Эх, Леша, Леша, как мне тебя жалко. Год в столице для тебя прошел даром. Правду говорят, что горбатого только могила исправит.
Алексей промолчал.
Лариса, довольная, что ее выпад остался неотраженным, вышла из-за гардероба и, подняв лицо к лампочке, стала пудрить свой носик перед крошечным кругленьким зеркалом. По ее нервно вздрагивающим ноздрям и изогнутым бровям было видно, что она не сложила оружия в этой словесной дуэли и готова смело принять любой удар противника. В своем ярком цветном платье с пышным бантом, она походила на распустившийся куст шиповника, цветущий и колючий.
- Господи, да разве может такого тюленя полюбить девушка? - не унималась Лариса и щелкнула крышкой круглой пудреницы.
Алексей затянулся папиросой и спокойно ответил:
- Если такая, как ты, то от этого мужская половина планеты ровным счетом ничего не потеряет.
Чего-чего, а этого Лариса не ожидала. Она даже растерялась.
- Что? Что ты сказал? - зло спросила она, и ее хорошо очерченные губы вздрогнули, извещая, что не за горами и слезы.
Теперь Алексей готовился выпустить последнюю стрелу. И эта стрела нашла свое больное место.
- Ну, знаешь, Лариса, это дело вкуса. Для других ты, может быть, и будешь что-нибудь значить, а по-нашему, по-сибирскому, или, как ты говоришь, по-медвежьему, ты ноль без палочки. У нас в Сибири таких, как ты, зовут свиристелками.
Свиристелка... Это слово Лариса слышала первый раз. Оно показалось ей неблагозвучным, а смысл унизительным и оскорбительным. Не найдя, что на это ответить, она, как ошпаренная, выскочила из комнаты, даже не закрыв за собой двери.
Об этом разговоре никто из жильцов комнаты и из подруг Ларисы не узнал. Однако все вскоре решили: между Ларисой и Алексеем пробежала черная кошка. Лариса старалась не замечать Алексея. Он отвечал ей тем же. Так проходили месяцы. Так прошел год, но никто: ни Лариса, ни Алексей - не попросил первым прощения. Не раз Алексей ловил на себе ее беглый, пугливый взгляд. Ловил и делал вид, что ему все равно: существует она на белом свете или не существует, хотя в глубине души в нем что-то вспыхивало, переворачивалось и опускалось. Любил, но не показывал вида.
