- А что вы в дневнике написали?
- Ничего особенного. Пишу, как я увидел ее, полюбил, записаны все ее слова.
- Ведь вы этак ее, Сергей Петрович, совсем погубите! - возразила Татьяна Ивановна. - Это ужасно для девушки получить такое письмо, особенно от человека, которого любит!
- Это не письмо, а дневник; тут она нигде прямо не называется.
- Догадается, Сергей Петрович, сейчас догадается.
- Конечно, догадается. Для того и написано, чтоб догадалась. Сделайте одолжение, Татьяна Ивановна, передайте.
- Ох, Сергей Петрович, в грех вы меня вводите.
- Не в грех, почтеннейшая, а в доброе дело, - возразил Хозаров.
- Конечно, про вас я не могу ничего сказать, - отвечала хозяйка, - вы имеете благородные намерения, а другие мужчины, ах! Как они бедных женщин жестоко обманывают.
Сергей Петрович между тем бережно поднял пресс-папье, изображающий легавую собаку, и, вынув из-под него чисто переписанную тетрадку, начал ее перелистывать.
- Почитайте, пожалуйста, Сергей Петрович, что вы тут написали.
- Нельзя, Татьяна Ивановна, тайна.
- Вот прекрасно! Да разве у вас может быть от меня тайна? Не пойду же, когда вы так поступаете.
- Ну, слушайте. Вот, например, начало: "Первого января я увидел в собрании одну девушку, в белом платье, с голубым поясом и с незабудками на голове".
- Это она самая; я ее видела в этом платье; еще, кажется, подол воланами отделан.
- Может быть; но слушайте: "Она меня так поразила, что я сбился с такта, танцуя с нею вальс, и, совершенно растерявшись, позвал ее на кадриль. Ах, как она прекрасно танцует, с какою легкостью, с какою грациею... Я заговорил с нею по-французски; она знает этот язык в совершенстве. Я целую ночь не спал и все мечтал о ней. Дня через три я ее видел у С... и опять танцевал с нею. Она сказала, что со мною очень ловко вальсировать. Что значат эти слова? Что хотела она этим сказать?.." Ну, довольно.
- Ах, какой вы плут! Вы просто обольститель! Почитайте, батюшка, почитайте еще.
- Да что вам любопытного?
- Почитайте, пожалуйста! Я очень люблю, как про любовь этак пишут.
- Ну, вот вам еще одно место: "Сегодня ночью я видел сон; я видел, будто она явилась ко мне и подала мне свою лилейную ручку; я схватил эту ручку, покрыл миллионами пламенных поцелуев и вдруг проснулся. О! Если бы, сказал я сам с собою, - я вместе с Грибоедовым мог произнести: сон в руку! Я проснулся с растерзанным сердцем и написал стихи. Вот они:
Прощай, мой ангел светлоокой!
Мне не любить, не обнимать
Твой гибкий стан во тьме глубокой,
С тобой мне счастья не видать.
Я знаю, ты любить умеешь,
Но не полюбишь ты меня,
Мечту иную ты лелеешь;
Но буду помнить я тебя.
Ты мне явилась, как виденье,
Как светозарный херувим,
Но то прошло, как сновиденье,
И снова я теперь один.
- Прекрасно! Бесподобно! - крикнула Татьяна Ивановна. - Батюшка Сергей Петрович, спишите мне эти стишки!
- После, Татьяна Ивановна, после; я наизусть их знаю.
- Ну, что после, напишите теперь.
- Право, после, теперь лучше потолкуем о деле. Я запечатаю вам в пакет; вы поедете, хоть часу в седьмом, сегодня; ну, сначала обыкновенно посидите с Катериной Архиповной, а тут и ступайте наверх - к барышням. Она, может быть, сидит там одна, старшие все больше внизу.
- Это можно; я у них по всем комнатам вхожа; они меня, признаться, с первого раза, как вы меня отрекомендовали, очень хорошо приняли. Будто сначала выйду в девичью, а там и пройду наверх.
- И прекрасно! Только что вы скажете? Как отдадите?
- Да что сказать? Скажу: от Сергея Петровича дневник, который вы просили. Не беспокойтесь, поймет...
- Конечно, поймет. Чудесно, почтеннейшая! Дайте вашу ручку, - сказал Сергей Петрович и крепко сжал руку друга-хозяйки.
- Только какой вы для женщин опасный человек, - сказала Татьяна Ивановна после нескольких минут размышления, - из молодых, да ранний.
- А что? - спросил с довольною улыбкою постоялец.
- Да так. Вы можете просто женщину очаровать, погубить.
- Мясник, Татьяна Ивановна, пришел, - сказала Марфа, входя в комнату.
- Ах, батюшки! Как я с вами заболталась! Прощайте, я было за деньгами к вам приходила.
